Борис Гайдук - Плохие слова

— Серега, сплю, не могу. Покараулишь меня?

— Без базару. Залезай.

Андрей забирается на вышку и засыпает, уронив голову на доски.

Тютчев смещается на его сектор. Караулка видна ему как на ладони. Перед сменой или проверкой все будут на своих местах.

Во сне Андрей видит канцлера Бисмарка из школьного учебника истории. У Бисмарка шлем со шпилькой и усы капитана Сергеева. Он яростно ругается на своем немецком языке.

— Scheisse! — кричит румяный от злости канцлер Бисмарк. — Verfluchte Russische Schweine!

Канцлер топает ногами и брызжет слюной. Усы его топорщатся.

— Okkupanten!

Андрей пытается подыскать слова, чтобы возразить канцлеру, но не успевает. Перепуганный Тютчев наотмашь хлещет его по щекам.

— Ну, ты и здоров спать! Я уж испугался — не двинул ли лыжи! Быстрее слезай, смена идет!

Тютчев резво убегает на свой участок. Топает смена. Андрей протирает глаза и успевает снять шинель, чтобы посмотреть, не прилипло ли сзади какого-нибудь мусора.

Отлично поспал, взбодрился. Откуда этот Бисмарк взялся? Ферфлюхте руссише швайне, надо же так сказать! Вот гад. Написано было про язык Шиллера и Гете, а также Карла Маркса и товарища Эрнста Тельмана.

В следующий раз, наверное, Гитлер приснится.

— Стой, кто идет?

— Начальник караула со сменой.

Это единственная формальность, больше похожая на приветствие. Произносится вполголоса и скороговоркой. Сменщик, рядовой Махрушев, притормаживает, а Андрей на ходу пристраивается в хвост колонны из трех человек.

Сейчас Махрушев подождет, чтобы смена повернула за угол караульного периметра, и закурит сигарету. Потом сойдутся с соседом на углу и будут точить лясы. Вот тебе и вся боеготовность.

Wie beginnst du deinen Tag?

Waschst du jeden Morgen den Hals?

Wer waschst jeden Morgen den Hals?

После отбоя маленький праздник. Провожают домой комиссованного Гребенщикова. Завтра командирский «уазик» увезет его на военный аэродром. Там его припишут к какой-нибудь команде, не особенно разбирая, куда, собственно, Гребенщикову надо лететь. Одного человека обычно сразу сажают на вылетающий борт. А потом уж, пользуясь бесплатным жэдэ проездом в общем вагоне и десятью рублями увольнительных денег, ему предстоит добираться до дома.

Все какие-то подобревшие, даже Фаитов пришел. Развалился на стуле, жрет картошку, чавкает. Послезавтра вечером твой сослуживец будет дома. Кто угодно от этого размякнет и подобреет.

— Будешь ты, Гребень, хоть с грыжей, но дома, — лениво бросает Фаитов.

— Ага, ага! — подобострастно смеется Гребенщиков. Чмо, завтра ты летишь домой, хватит уже жопу лизать.

Фаитов поворачивает голову и с притворным удивлением смотрит на Андрея.

— Топорище! А ты что здесь делаешь? Почему не на занятиях?

Кто-то хихикает, остальные почти все молчат.

— Гребень позвал, вот я и здесь, — дерзко отвечает Андрей. — Сейчас посидим, потом пойду на занятия.

Почти уже получается не отводить взгляд в сторону. Фаитов смотрит внимательно, как будто что-то про себя взвешивая.

Смотри, сержант, не перегни палку А то вдруг получишь случайно пулю в карауле. Или просто кирпич с крыши упадет, больно сделает.

— Топорков, — говорит, наконец, Фаитов, — ты, наверное, собираешься мне вместо немецкого языка втюхать всякую лажу типа «зер гут» и «аллес гемахт», да? Так вот, ничего не выйдет. Не будешь знать как следует, лично удавлю, понял?

— Учиться, бля, бегом! — командует Ташматов.

— Ребята, да ладно, — бормочет Гребенщиков. — Он способный, все выучит.

Вот подонки! Ну, хорошо. Придется идти. Хорошо, что успел поесть.

Андрей медлит, сколько хватает решимости. Засовывает в рот еще кусок картошки, натужно глотает.

— Ладно, Гребень, ты извини. Я, пожалуй, пойду. — Андрей старается не суетиться, крепко жмет Гребенщикову руку. — Удачи тебе!

— Тебе удачи! — отвечает Гребенщиков и втягивает голову в плечи.

Дорогие друзья, я еду в Берлин. Я еду не один, а с группой студентов…

Переводим.

Liebe Freunde, ich gehe nach Berlin. Ich gehe nicht alone, тьфу, nicht allein, aber… aber mit der Gruppe, mit eine Gruppe von… von студентов… студентов…

Все, невозможно.

Спать.

Андрей просыпается от сильного удара по лицу. Что такое? Кто?

Андрея вытаскивают из постели и бьют снова.

— Ну что, будем выеживаться или не будем?

— Н-не будем… Не буду…

Еще удар. Ташматов, Садретдинов и еще кто-то. Масаев, кажется. Фаитова не видать. Не царское это дело, молодых воспитывать. Андрей сжимает кулаки. Хоть бы одному по роже треснуть.

— Не будем, значит?

— Нет…

— Ладно.

Андрей садится на койку, трогает лицо. Нужно пойти смочить холодной водой.

— Легко отделался, — говорит дневальный. — Они тебя всерьез собирались метелить.

— Еще не вечер, — мрачно шутит Андрей. Какой там вечер. Половина пятого. Через полтора часа подъем.

— Не злил бы ты его, а?

— Да пошел он в баню. Что мне теперь, веревку мылить?..

Ничего не разбито, крови нет. Но синяка, наверное, не избежать.

— Откуда синяк? — ревет капитан Сергеев. — Опять со стремянки упал?

— Никак нет, товарищ капитан. В столовой на масле поскользнулся. Все видели.

— Ясно. За мной!

Андрей уныло тащится за капитаном в канцелярию.

Сейчас еще добавит. Четыреста девятнадцать дней, о боги, мои боги, за что мне все это?

— Вот что, Топорков. Или я буду все знать про бензин, или я тебя сгною. Я понимаю, что бочки выкатывали и будут выкатывать, это диалектика жизни. Если борзеть не будете, пусть идет, как идет. Понятно? Армия не обеднеет, если дембеля пропьют двести литров бензина. Но я хочу знать все, что творится в этой части. Понятно?

Андрей неопределенно пожимает плечами. Армия, кажется, не беднеет и оттого, что два или три раза в месяц офицеры выгоняют из части полный бензовоз. Потом бухают вместе с инспекторами и списывают недостачу на испарения и протечки. Тот же Сергеев уже прикупил новенькие «Жигули» в экспортном исполнении. Прапорщик Зинько имеет даже бундесовскую «Ауди». Зинько служил в Афгане, грудь в медалях, и всяких вольностей ему положено больше других. У них там тоже дедовщина, только без мордобоя. Баранов новенький, с ним пока не делятся. А Ивлев — чмошник, на него все просто кладут, отстегивают три копейки с бензовоза. Интересно, командир части тоже в доле? Наверняка в доле.

— Понятно, я спрашиваю? — повышает голос Сергеев.

— Никак нет, товарищ капитан! Не понимаю, о чем вы! — говорит Андрей и напрягает брюшной пресс.

Сергеев хватает Андрея за шиворот, дергает на себя и два раза коротко бьет в живот.

Очень больно. Дыхание перехватывает, в глазах вспыхивают оранжевые круги.

— Свободен. Иди подумай.

Андрей вываливается в коридор и сползает вниз по стене. Удивительно, но даже в этот момент какая-то его часть хочет спать. Другая готова заплакать. Так, чтобы полчаса рыдать, как в детстве. Выплакать разом всю эту байду, всех этих хамов с их тупой службой и немецким языком в придачу.