Зоэ Бек - Голос крови

Кёлер закусил губу.

– Так ваш муж утверждает, что этот ребенок – его дочь? – осторожно спросил он и снова покосился на сослуживца.

– Господи! Он же не видел ее четыре месяца. А по правде сказать, и раньше-то не проявлял к ней большого интереса. Это не значит, что он ее не любит. К сожалению, люди становятся ему интересны только тогда, когда с ними можно о чем-то говорить. – Карла тревожно всматривалась в Кёлера, чтобы понять его реакцию, пыталась заглянуть в глаза, надеясь прочесть в них, что он думает, но он сидел, опустив голову. – Мне, кажется, так ведут себя многие мужчины. Вдобавок он очень занят работой.

Чиновник опять задумчиво поджал губы и сказал, отводя от нее взгляд:

– Так вы говорите, что ваш муж не годится в свидетели, чтобы установить личность вашей… и его дочери?

Она помахала рукой, разгоняя дым, который вдруг потянулся от стола второго обитателя кабинета. Могло показаться, что она отмахивается от вопроса, заданного Кёлером.

– Послушайте, я и сама понимаю, как это звучит со стороны.

Кёлер принялся листать дело, которое лежало у него на столе. Он явно пытался выиграть время.

«Пока он еще не знает, кто я такая, – подумала Карла. – Пока я еще могу перетянуть его на свою сторону, если только сумею убедить. Но рано или поздно он все равно это узнает. Так уж лучше с самого начала быть честной и откровенной».

И она рассказала, как напала на врача и по постановлению прокуратуры была отправлена в психиатрическую лечебницу. Она хотела воспротивиться, но тогда бы она попала под суд за нанесение телесных повреждений. Сейчас она задним числом понимала, что лучше уж выбрала бы тогда судимость. Если бы ее не уговорил Фредерик!

«Проще все-таки отвечать людям, что ты в больнице! – убеждал он. – Подумай только, каково будет, если кто-то узнает, что Карла Арним, урожденная Маннгеймер, находится в предварительном заключении? Люди начнут задавать вопросы за что, все выплывет наружу, ты погубишь репутацию и лишишься работы! Ты поставишь под угрозу все, чего достигли твои родители и предшествующее поколение. А что я скажу нашему сыну?»

Тогда это казалось правильным. А теперь она должна была говорить чиновнику: «Знаете, официально я сумасшедшая, но я прошу вас поверить тому, что я вам рассказываю».

Этот Кёлер был еще слишком молод и не успел задубеть, только поэтому он ее сразу не выгнал. Он выслушал ее до конца, пообещал заняться этим случаем – причем оба понимали, что это ложь, – и сам проводил ее к выходу. На прощание он пожал ей руку.

– Все будет хорошо, госпожа Арним, – сказал он. – У моей жены тоже проблемы с сыном.

Она удивленно вскинула на него взгляд.

– Он инвалид от рождения, и она винит себя. Все время думает, в чем она допустила ошибку во время беременности. И я тоже себя упрекаю и думаю, в чем я мог быть виноват. Она уже не раз говорила мне: «Лучше бы я его не рожала». Говорят, что многие родители испытывают подобные трудности, потому что не могут принять своих детей такими, какие они есть. Причины бывают самые разные, но родители сами себе не отдают в них отчета.

– А что… что с вашим сыном? – спросила Карла, чувствуя, как в ней поднимается злость.

– У него ДЦП.

– Я очень сочувствую вам, но какое, скажите, пожалуйста, это имеет отношение ко мне? Моя дочь здорова, и она была желанным ребенком. – Карла с трудом сдерживалась, чтобы говорить ровным голосом.

Кёлер вздрогнул от ее слов:

– Вы правы, простите меня!

Он повернулся и отправился к себе наверх. Она хотела остановить его, сказать что-то хорошее на прощание, ведь этот человек просто старался ее не обидеть. Но подходящих слов так и не нашлось.

Карла пошла в направлении Мальтезерштрассе, пока ей не попалось такси: муж не разрешал ей водить машину. Из-за антидепрессантов, которые ей были прописаны. Она их, правда, не принимала и каждый вечер спускала таблетки в унитаз. В клинике от лекарств нельзя было так просто отделаться. Сестра мало того что стояла над душой, а еще и заставляла открыть рот, проверяя, действительно ли больная проглотила таблетки. Но дома Карла бросила их принимать. Она знала, что никакой депрессии у нее нет. Постнатальная депрессия – какая чушь! Единственное, от чего она страдала, была уверенность, что у нее пропала дочка, и это чувство ее убивало. Полиция ей тоже не поможет, в этом она уже убедилась. Что же теперь делать?

Водитель остановил машину перед виллой на улице Им-Доль. Карла сидела и смотрела на здание, при виде которого у нее больше не было чувства: вот я и дома. Она подумала: хорошо бы, водитель нажал на газ и поехал дальше, забыв о пассажире на заднем сиденье.

– Енто будет, дама, ровнехонько шестнадцать марок и пеесят пфеннигов, – сказал водитель на простецком берлинском диалекте.

– Давайте еще немного покатаемся. Просто сделаем круг, – сказала Карла.

Шофер расхохотался. Не принял ее слова всерьез. Да и кто теперь к ней серьезно относится! Карла дала ему двадцать марок.

– Сдачи не нужно, – сказала она.

Машина давно скрылась за поворотом на Подбильскиалле, а она все еще стояла, глядя на дом, и никак не могла себя заставить вынуть из сумочки ключ или сделать хотя бы шаг в сторону подъезда.

Дома ее ждал чужой ребенок. Она подняла взгляд к окошку комнаты, когда-то подготовленной для Фелиситы. Карла спрашивала себя, как ей называть этого чужого ребенка. Все называли его Фелиситой. А у Карлы не было для него имени, она не знала и знать его не хотела. Она не могла называть девочку Фелиситой. Если она так сделает, это будет означать, что она отказалась от своей дочки. Но назвать ее другим именем тоже не могла из страха, что одним этим установит с ребенком душевную связь. А разве это не предательство по отношению к Фелисите?

– Пойдем в дом, – произнес рядом с ней Фредерик.

Она испугалась и отпрянула от него, но затем позволила взять себя под руку.

Со второго этажа послышались шаги новой няньки. Салли была родом из Шотландии. У Фредерика-младшего няня была американка, но она уволилась еще до рождения Фелиситы, потому что собралась выходить замуж. Теперь Салли боролась с американским акцентом мальчика и старательно учила его английскому произношению, но иногда сама переходила на шотландский диалект, над которым до слез потешался Фредерик. Сейчас Салли и Фредерик-младший оба заливались смехом, потому что Салли опять назвала его «wee lad», то есть маленьким мальчуганом. Кроме них двоих, никто в доме давно не смеялся.