Рут Озеки - Моя рыба будет жить

И, кстати, о звездах — однажды ночью, спустя где-то месяц после приезда домой, мы с папой пошли погулять в тот маленький парк у реки Сумида, и сидели на качелях, и смотрели на звезды над головой, и на темную воду реки, текущую мимо. Бродячие кошки шныряли в тенях и ели что-то в помойке. Как просто говорить о сложных вещах в темноте, раскачиваясь туда-сюда на качелях. Мы говорили о звездах, и о размерах космоса, и про войну. Мы только что закончили читать тайный французский дневник Харуки № 1, ровно в тот день. Папа подговорил одного знакомого, аспиранта, который изучал французскую поэзию в университете, перевести для нас дневник, и мы читали вместе, и впервые в жизни я узнала, насколько злыми могут быть люди. Я думала, о жестокости я знаю все, но оказалось, ничего я не понимала. Моя старушка Дзико понимала. Поэтому-то она всегда носила с собой четки-дзюдзу, принадлежавшие Харуки № 1, и молилась, чтобы помочь людям быть менее жестокими друг к другу. После похорон Мудзи отдала дзюдзу мне, и теперь я тоже ношу их, не снимая. Это очень сильные четки, темные, гладкие и тяжелые, впитавшие все молитвы Х. № 1 и Дзико. Молитв никаких я не знаю, так что просто пропускаю их между пальцами, круг за кругом, прокручивая в голове благословения всем вещам и людям, которых я люблю, а когда они кончаются, я перехожу к вещам, которые ненавижу не слишком сильно, и иногда вдруг получается, что я могу любить вещи, которые, как мне казалось, я ненавижу.

В конце тайного французского дневника, в ночь перед смертью, мой двоюродный дед написал правду о своей самоубийственной миссии, и мы с папой очень удивились, узнав, что он все же принял решение не врезаться на своем самолете во вражеский авианосец. Не полететь на задание он не мог, и решил вместо этого врезаться в волны. Конечно, это было абсолютно «топ-сикрет». Он знал, что командиры уничтожат его за измену Родине, если узнают о его плане нарочно пролететь мимо цели, а он хотел, чтобы мать и сестры получили деньги, компенсацию, которую правительство должно было выплачивать семьям погибших пилотов, отдавшим жизнь за страну. Для меня в этом был глубокий смысл. Он был как капитан Ворона. Он не хотел помогать войне, которую ненавидел, и не хотел причинять еще больше страданий, даже так называемому врагу. Когда я это прочла, мне, если честно, стало немного стыдно. Я вспомнила, как нападала на Дайсукэ-куна, как била его, и как в виде живого призрака преследовала моего врага Рэйко и ткнула ее ножиком в глаз. Мне стало настолько неловко из-за всего этого, что я решила — обязательно попрошу у них прощения, если когда-нибудь встречу, что вряд ли случится. Дайсукэ с мамой куда-то переехали, и поскольку в школу ходить я перестала, Рэйко я тоже больше не вижу.

Короче, когда мы прочли о решении Харуки влететь в волны, папа совершенно расклеился. Мы были дома, сидели за котацу, и он читал мне вслух перевод, и когда он добрался до этого места, то отложил страницу, сделал носом такой сморкательный звук, вроде очень сильного чиха, только это был не чих. Это был взрыв печали. Он встал, пошел в ванную и закрыл дверь, но все равно мне было слышно, как он там плачет, сильно, давясь, навзрыд. Странно, правда? Слышать, как твой папа разваливается на куски? Я не знала, что и сказать, и, конечно, меня это напугало, потому что, когда твой папа уже кучу раз пытался покончить с собой, такое несколько напрягает. Но, в конце концов, он вышел и принялся готовить ужин, будто все опять в норме, и я не стала поднимать эту тему, но потом, когда мы были в парке и качались в темноте на качелях, я спросила, с чего это он так, и он мне рассказал.

Оказалось, это было связано с его работой в Саннивэйле, с тем, как его уволили. Когда это случилось, я была еще довольно маленькой и ничего не понимала. Все, что я знала, — что он проектирует интерфейсы для компании, делающей компьютерные игры, что, как мне тогда казалось, было довольно круто.

— Мои интерфейсы были очень хорошими, — сказал он. — Такими увлекательными. Всем нравилось с ними играть.

У него на лице было это его выражение — отстраненное и печальное.

— Мы создавали прототипы геймов с перспективой от первого лица. Они называли меня пионером POV. Потом моя компания подписала соглашение с американским военным подрядчиком. Они собирались использовать мои интерфейсы для создания дистанционных контроллеров оружия, которые применяли бы солдаты.

— Вау, — сказала я. Это тоже звучало довольно круто. Я этого не сказала, но он все понял по моему голосу. Зарыв носок шлепки в песок под качелями, он резко остановился.

— Это было неправильно, — сказал он, навалившись плечами на цепи качелей. — Эти мальчики должны были людей убивать. Убивать людей не должно быть увлекательно или забавно.

Я тоже прекратила раскачиваться и просто повисла рядом с ним. Сердце у меня стучало, толкая кровь к щекам. Я чувствовала себя такой маленькой и глупой, но в то же время что-то внутри меня треснуло и раскрылось, или, может, это мир треснул, чтобы показать мне что-то реально важное внутри. Я знала, что вижу только маленький кусочек, но этот кусочек был больше, чем что-либо, виденное или осознанное мною раньше.

Он встал с качелей и пошел. Я пошла за ним. Он рассказал, как впал в глубокую депрессию и перестал спать по ночам. Пытался найти кого-то, с кем можно было бы поговорить о своих чувствах. Пошел даже к одному калифорнийскому психологу. На работе он тоже постоянно поднимал эту тему, пытался убедить коллег-разработчиков позволить ему встроить в интерфейс какой-нибудь инструмент возвращения в реальность, чтобы несчастные пилоты могли очнуться и понять то безумие, которое они творят. Но военному подрядчику идея совершенно не понравилась, а его компании и товарищам по команде надоело слушать про его чувства, и они его уволили.

Он уселся на бетонную панду и спрятал лицо в ладонях.

— Мне было так стыдно, — сказал он.

Я просто не могла в это поверить. Я глядела на него во все глаза, как он сидел на этой панде, и думала, что сердце мое вот-вот разорвется от гордости. Мой папа был реальный супергерой, и это мне должно было быть стыдно, потому что все это время, пока он страдал из-за своих убеждений, я злилась на него за то, что его уволили, и за то, что он потерял все наши деньги, за свою разбитую жизнь. Вполне типично, показывает, сколько я знала тогда.

Он все продолжал говорить:

— …поэтому я и плакал сегодня, когда прочел дневник дяди Харуки. Я так его понимал, его чувства, знаешь? Харуки Номер Один принял решение. Он направил самолет в волну. Он знал, что это глупый, бессмысленный жест, но что еще он мог поделать? Я принял похожее решение, тоже бессмысленное и глупое, вот только в самолете была вся моя семья. Я был так виноват перед тобой, и перед мамой, и перед всеми, из-за своих поступков.