Рут Озеки - Моя рыба будет жить

Когда случилось 9/11, стало ясно: войны не избежать. Они готовились все это время. Новое поколение американских пилотов будет использовать мои интерфейсы, чтобы охотиться и убивать людей в Афганистане, и в Ираке тоже. И это будет моя вина. Мне было так жаль арабов и их семьи, но я знал, что американские пилоты тоже будут из-за этого страдать. Может, не сразу. Эти мальчики будут оторваны от реальности, когда они будут выполнять задания, и им будет весело, и так интересно, потому что наш интерфейс нацелен именно на это. Но потом пройдут месяцы, может, годы, и та реальность, которую они сотворили, вылезет на поверхность, и тогда боль и гнев сломают их, и они сорвутся, отыграются на себе или на своих родных. И это тоже будет моя вина.

Не в силах больше сидеть, он вскочил с панды и поплелся к цепочке, которая служила ограждением. Я пошла следом. Маленькие воротца вели к бетонной набережной, полого спускавшейся к реке. Мы сели на откосе и стали смотреть, как мимо движутся быстрые темные воды. Я знала, он думал утопиться в этих водах. Я знала, он думает о том, как приходил сюда раз за разом, чтобы умереть. Он потянулся и взял мою руку.

— Я тебя подвел, — сказал он. — Позволил чувству вины сломать себя. Меня не было рядом, когда я был тебе очень нужен.

Я затаила дыхание. Он собрался говорить об Инциденте с Трусиками. Собрался признаться, что делал на них ставки. Я попыталась убрать руку. Мне ужасно не хотелось об этом говорить, но как было этого избежать? Все ж таки я задала ему крайне неловкий вопрос, и он дал на него правдивый и честный ответ. Я была у него в долгу. Так что, когда он спросил у меня, как мои трусы попали на тот хентайный бурусера-сайт и что происходит на видео, я сделала глубокий вдох и все ему рассказала. Я знаю, они с мамой говорили о моем идзимэ, но я не думаю, что он когда-либо понимал, насколько все было плохо. Видно было, что это его расстроило, но и нереально разозлило тоже.

— Спасибо, что рассказала мне, — сказал он, когда я закончила. Голос у него был жестким, но я знала, что он не был на меня сердит. Звучало это, скорее, будто он принял какое-то решение. Он встал и поднял меня на ноги, а потом мы пошли домой в молчании, остановившись только раз, чтобы он мог купить мне «Палпи» в торговом автомате. Вид у него был реально сосредоточенный. Не знаю, что он там задумал, но с того самого вечера он опять принялся работать на компьютере как одержимый, который только что обрел raison d’être.

Он совершенно прекратил читать «Великих умов» и все время проводит за программированием, а это и есть его суперпауэр, и, может, я свою тоже нашла — писать тебе. И прежде чем у меня кончатся страницы, мне бы просто хотелось сказать тебе, что у нас с папой все о’кей, теперь, когда я наконец поняла, что он за человек, и хотя тему самоубийства мы не обсуждали, я, в общем, уверена, что никто из нас больше об этом не думает. Ну, про себя-то я знаю точно. Когда я закончу эти последние страницы, я собираюсь сразу же пойти и купить новую пустую книгу и сдержать обещание — а именно, написать историю жизни старушки Дзико, всю целиком. Правда, конечно, что она уже умерла, но истории ее до сих пор живы у меня в голове, по крайней мере, пока, так что мне надо поскорее записать их, пока не забыла. Память у меня неплохая, но воспоминания — тоже существа временные, как вишневый цвет или листья гинкго; некоторое время они прекрасны, а потом увядают, и вот уже они мертвы.

И, может, тебе приятно будет узнать, что впервые в жизни мне правда не хочется умереть. Бывает, я просыпаюсь среди ночи и проверяю, тикают ли еще часы небесного солдата, принадлежавшие Х. № 1, а потом проверяю, жива ли я сама, и, ты не поверишь, иногда я ужасно пугаюсь, типа, О боже мой, что, если я мертва! Какой это будет ужас! Я же еще не написала историю жизни Дзико! А иногда иду я по улице и ловлю себя на мысли: О, пожалуйста, пусть этот дурацкий «лексус» проедет мимо, а не потеряет управление, и не врежется прямо в меня, или вот этот сумасшедший бурусера-хентай-саларимен с начесом через лысину, только бы он меня ножом не пырнул, или этот тип, одетый во все белое, похожий на сектанта-террориста, только бы он не швырнул пакет с зарином в моем вагоне… по крайней мере, пока я не закончу писать историю жизни Дзико! Я не могу умереть, не сделав этого. Я должна жить! Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

Вот на таких мыслях я себя иногда ловлю. По крайней мере, пока я не допишу ее историю, я умирать не хочу. Мысль о том, что я могу подвести Дзико, вызывает у меня слезы, и, думаю, ты можешь отметить, что это большой для меня прогресс, вот так реально беспокоиться насчет смерти — прямо как нормальный человек.

И еще одно — напоследок. Я тут только что узнала нечто крайне позитивное. Я узнала, что старина Марсель Пруст написал не просто одну книгу под названием À la recherche du temps perdu. На самом деле он написал целых семь! Круто, правда? À la recherche du temps perdu оказалась дико долгой историей в несколько тысяч страниц, и ему пришлось публиковать ее в виде нескольких отдельных томов. И самый последний том называется Le temps retrouvé , а это значит «Найденное время». С ума сойти, правда? Так что теперь мне надо держать ушки на макушке и постараться найти старое издание Le temps retrouvé . Я отнесу его в магазинчик хэнд-мейда на Харадзюку, и посмотрим, может, мне удастся уговорить даму, которая там работает, послать томик той хакерше, чтобы она сделала для меня еще одну книгу-концепт, и тогда я напишу в ней историю старушки Дзико.

Хм. Знаешь что? Я тут подумала, может, и не стоит. Может, я постараюсь немного выучить французский, чтобы почитать книгу Марселя, вместо того, чтобы выкидывать страницы. Вот это будет круто. А что касается истории жизни моей Дзико, думаю, я просто куплю обычную пачку старой доброй бумаги и начну писать.

Она захлопнула книгу.

Добралась до конца. Это последняя страница. Она закончила.

Что теперь?

Она взглянула на часы. Красные светящиеся цифры: 3:47. Почти четыре. Дровяная плита в гостиной остыла, и в доме было зябко. Будь она в храме у Дзико, она бы сейчас вставала, чтобы часок посидеть в дзадзэн. Она поежилась. Снаружи на окно спальни тяжело навалилась холодная черная ночь, и удерживала ее лишь крошечная светящаяся точка, дрожащее отражение фонарика в стекле. Слышно было, как ветер шумит в бамбуках, как поскрипывают гигантские стволы. Рядом крепко спал Оливер, издавая губами тихие «пу-пу-пу». Кота, лежавшего в коробке на полу со стороны Оливера, не было слышно. Должно быть, он тоже спал.

Она проснулась непонятно от чего час назад и, полежав некоторое время без сна, поняла, что уснуть так и не удастся, и взялась за дневник. И вдруг обнаружила, что читает предпоследнюю страницу. Осталась всего одна. Она заколебалась, ожидая, что страницы размножатся опять, но этого не произошло. Сомнений не было. Слова кончились, и не было больше страниц.