Сергей Марнов - Три блудных сына

– Петя? – спросила вдруг Блаженная, прервав пение. – Что не шел так долго? Помог тебе мой камушек?

Петр Аркадьевич попытался ответить, но лишь слабый хрип вырвался из перехваченного спазмом горла.

– Ты не отвечай, Петя, если не можешь, – вздохнула Блаженная. – Жалко мне тебя, жалко. Глупый ты, заблудился совсем, упал, в грязи валяешься, а встать не хочешь… и соловушку уже не слышишь, бедный.

– Да как встать-то?

– Трудно, трудно, а ты потрудись, потрудись… Как совсем тяжело станет, благодари скорей Господа, это Его подарок; и проси помощи у Пресвятой Богородицы. Трудна жизнь, трудна; помоги, Господи, крест понести… А если невмоготу терпеть станет, меня вспомни да позови – услышу, помолюсь.

– Ты добрая. А я пришел, чтобы…

– Знаю. Как вытаскивать меня будешь, не дергай сильно, тихонько бери. Больно мне, Петя, очень больно, и Слава Богу! Только… могу не переневолиться, закричать: жар в голове, и слабость. Ну, что же ты? Бери скорей!

Петр Аркадьевич послушно шагнул вперед и наклонился над кроваткой.

– Брось, Гадыч! Отлично ты понимаешь, против Кого мы боремся! Это и здорово, аж дух захватывает! И пусть все наше только здесь и сейчас, зато все, что здесь и сейчас, – наше!

Маузеру стало не по себе. В звенящей тишине, сомкнувшейся вокруг домика Блаженной, пьяная богоборческая проповедь Клима звучала особенно жутко; но и не слушать его было невозможно.

Вдруг тихий, на высокой ноте звучащий крик послышался из дома, и как бритвой обрезал разглагольствования Собакина; все возможные слова, которые он мог нагромоздить, оказались жалкими, праздными и неуместными перед этим криком. Распахнулась дверь, и будто солнечным огнем резануло по глазам Клима и Маузера; они невольно попятились назад.

На пороге дома стоял Троицкий с небольшим черным свертком на руках. Председатель жалко улыбался и растерянно повторял:

– Какая легкая… легкая какая!

– И твои детки, Петя, такими легкими будут, – послышался мелодичный, почти детский голосок. – Им и тебе это не в наказание, а как памятка: помнить будете – спасетесь, Господь милостив!

Этот голос будто плеткой хлестнул Изю. Чекист распрямился и хорошо поставленным, «командирским» голосом отчеканил:

– Арестованную – в машину! В кузов!

Мгновенно откинули борт, положили деревянные сходни со ступенями-планками; председатель сельсовета Петр Аркадьевич Троицкий поднялся в кузов и сел на скамейку, стараясь поудобнее устроить Блаженную, которую так и не выпустил из рук. Конвой запрыгнул следом и в полной тишине стал устраиваться на скамейках – без привычной суеты, без мата и сальных шуток. Один боец сел рядом с председателем и робко попросил:

– Можно, я подержу?

Петр Аркадьевич отрицательно помотал головой.

– Потом. Как устану, – и с тоской спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: – Неужели и такого, как я, можно простить?!

Через некоторое время послышался тихий голос Блаженной:

– Можно, Петя.

Изя одел фуражку, расправил под ремнем гимнастерку и сурово сказал Климу:

– В следующий раз Гражданскую вспомним – сам видишь, что творится. Поеду.

Коротко и мужественно сжал руку «старого друга» и пошел, чуть ли не чеканя шаг, к кабине «полуторки». На полдороге вдруг стал плавно заворачивать влево, пока прямая не превратилась в дугу, а направление движения не изменилось на противоположное. Лицо пламенного чекиста было бледным как полотно, а в глазах плескался первобытный ужас.

– Держись, Гадыч, темные массы смотрят, – прошипел Клим в ухо Маузеру, приобняв его за плечи. Генерал – он и в тюбетейке генерал, поэтому полуторка послушно взревела мотором и тронулась, когда он крикнул:

– Езжай! Старший лейтенант остается, дела у него! На моей машине поедет, завтра… или послезавтра.

Полуторка покатила вниз по песчаной дороге, сопровождаемая странным звуком. Только вслушавшись, можно было понять, что это плачут выстроившиеся вдоль дороги жители деревни.

А чекист Изя Маузер удивил своего старого друга и соратника. Ворвавшись в дом тетки Клима, он рванул ворот гимнастерки так, что на пол посыпались латунные пуговицы; затем кинулся к накрытому столу, налил себе полный стакан крепчайшего самогона и выпил, как воду. Налил еще полстакана и снова выпил.

– Оба-на! – крякнул Клим, поднося ко рту товарища соленый груздок на вилочке. – Так и надо, братишка-бес. Наше с тобой – только здесь, только сейчас, а что потом – суп с котом, и не бери в голову.

– Значит, бес? Уверен? – спросил Маузер, стремительно пьянея.

– Не сомневайся, братишка, и не думай. Когда такие, как мы, думать начинают, они из окон бросаются или в психушке подыхают. А кто социализм строить будет?! Лучше давай-ка еще по стакану, а тетка нам яичницы с салом сообразит…

– Только бы не Клим, только бы не Клим, – привычно повторял Изя, подходя к зданию НКВД на Лубянке. Хотя, если честно признаться, лукавил чекист, сам себя обманывал.

Страшная, переполненная ужасом пропасть возникла в душе Маузера после «дела» Блаженной.

Легче становилось только в присутствии тех, кто был сопричастен к «изъятию»: с ними можно было поговорить о ней, с болезненным любопытством заглянуть в глаза – а нет ли у каждого своей, личной пропасти? Потом – обязательно принималось внутрь «лекарство Клима», немного, но… возникала потребность. Словом, мысль о генеральском коньяке не вызывала прежнего омерзения.

Изя развернул при входе удостоверение, назвал причину визита, подождал, пока часовой созвонится с нужным кабинетом и получит приказ пропустить провинциального сотрудника. Он не обижался, когда мимо него в дверь-«вертушку» пробегали рядовые, отделенные, старшины – порядок есть порядок. Наконец его пропустили, и строгая тишина знакомых коридоров успокоила, укрепила сознание собственной значимости. Власть! Здесь живет настоящая, а не парадная власть; недаром звания в госбезопасности на две-три ступеньки превышают армейские. Это – официально, а в жизни, пожалуй, и побольше…

Но где же Клим? Ему давно пора выпрыгнуть и орать свои похабные фамильярности. Маузер чуть было не остановил пробегавшего мимо сотрудника, но вовремя спохватился, обругав себя последними словами. А вдруг Клим «исчез»? Об исчезнувших спрашивать не положено…

Проходя мимо кабинета старшего майора Собакина, он скосил глаза на табличку и похолодел: на ее месте выделялся пустой прямоугольник. Исчез Клим, скотина, и тем подставил старого друга! Так вот чем объясняется срочный вызов в Москву! Пожалуй, могут и не выпустить… у Изи от страха подкосились ноги.

– Вам плохо, товарищ? – раздался рядом участливый голос.

Изя поднял голову, и сердце его остановилось: в петлицах вопрошавшего сияли золотом четыре звезды. Впрочем, остановилось сердце, или нет, а когда спрашивает начальник спецотдела Главного Управления Госбезопасности НКВД Глеб Иванович Бокий [150], отвечать надо.