Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

— А вы видели там слонов? — поддразнивает девочку Конфетка.

— Я никогда там не была, мисс, — отвечает девочка.

В полдень, когда Софи полагается сделать перерыв в уроках и часа два поиграть, Конфетка освобождается тоже. Обычный семейный ритуал, когда тщательно одетого ребенка, наказав ему хорошо себя вести, приводят вниз обедать или ужинать с родителями, в доме Рэкхэмов не известен.

Яркое утреннее солнце сменилось дождем. Роза приносит Конфетке и Софи их долю ленча, который подается внизу (интересно, кому? — думает Конфетка), и снова исчезает. Уроки возобновятся не раньше двух, и Конфетке ужасно хочется передохнуть — хотя бы для того, чтобы избавиться от физических неудобств — у нее онемели и замерзли ноги, ей липко от пота подмышками, болит и зудит в заднице. Поедая морковный пудинг, она ищет в своем словаре синоним для слова «задница». Нет, не «анус», это все же звучит грубовато. Нужно другое слово — и безобидное, и изящное, которое можно употребить в элегантном обществе. Безуспешно. Ей необходимо очистить и свою речь, и мысли тоже, если она собирается быть достойной гувернанткой. Неважно, что Уильям пока проявляет мало интереса к дочери. Он, конечно, не захочет, чтобы она набралась грубых выражений.

— Будьте хорошей девочкой, Софи, — говорит Конфетка, собираясь закрыть ее в детской (вернее, в классной) комнате.

— Будь хорошей, дева милая, дай тем, кто сумеет творить благородные дела, а не мечтать о них целыми днями, сделать жизнь, смерть и эту огромную вечность нашей песнью, счастливой и нежной, — шаловливо подхватывает Софи, пользуясь случаем завершить стихотворение, которое она читает в ритме, в котором воспитанники лютеранских школ читают Катехизис.

— Очень хорошо, Софи, — говорит Конфетка и затворяет дверь.

Ее комната прибрана, ночной горшок опорожнен и вымыт, в воздухе пахнет лавандовой эссенцией. Кровать застелена, на ней свежие простыни и наволочки, Конфеткина щетка для волос, коробочка с булавками, крючок для застегивания и прочее — все аккуратно разложено на одеяле. Слава Богу, никто не тронул под кроватью узел с дневниками. На комоде появились графин с водой, чистый стакан и сложенный листок бумаги.

Конфетка хватает записку. Конечно, она от Уильяма… Записка от Розы: «Садовник Стриг займется окном. Роза».

Конфетка раздевается, моет то, что требовало мытья, и облачается в простеганный на груди халат цвета бургундского вина, который особенно нравится Уильяму. Садится на кровать, укутав одеялом ноги — и ждет. Хоть ей и очень хочется почитать дневники Агнес, взяться за них она не рискует, потому что когда придет Уильям — а он обязательно должен прийти, и, возможно, без стука, то что она тогда будет делать? А если и постучится, так дневники ведь грязные, ей потребуется время оттереть землю с рук…

Тикают часы. Дождь хлещет в окно, стихает ненадолго и опять усиливается. Пальцы ног оттаивают один за другим. Уильяма нет. Конфетка вспоминает, как неистово он льнет к ней, когда берет ее сзади, впиваясь руками в плечи, словно одержимый дикой надеждой слить два тела в одно, будто внезапной конвульсией плоти можно сплющить женщину между своих ног или самому полностью в ней исчезнуть.

Без десяти два. Она снова одевается в черное платье гувернантки, вешает «винный» халат обратно в шкаф. С облегчением вспоминает, что сегодня среда; по средам Уильям проверяет, какая часть заказанных на прошлой неделе товаров уже прибыла в порт. Сейчас он должен находиться на Эйр-стрит, хмурить брови над накладными, составляя в уме письма, которые она поможет ему написать, когда пройдет его досада. Скучная работа, но делать ее необходимо.

Остаток дня проходит быстро. Конфетка обнаруживает, что Софи очень нравится, когда ей читают вслух. Вперемежку с новой зубрежкой фактов из Мангнэлла и новым распутыванием недоуменных вопросов, возникающих при изучении достопочтенной книги, Конфетка читает вслух Эзопа, изображая голосом различных животных. После особенно вдохновенного утиного кряканья она бросает взгляд на Софи, и ей чудится, что губы ребенка дрогнули, будто в нерешительной улыбке. Во всяком случае, Софи смотрит на гувернантку широко раскрытыми, блестящими глазами и слушает ее, затаив дыхание, боясь хоть слово пропустить.

— И уссс-сыыыы! — читает ободренная Конфетка.

Около четырех снизу доносится скрежет колес и позвякивание упряжи; Конфетка и Софи подходят к окну посмотреть, как из каретного сарая выезжает экипаж. Видимо, миссис Рэкхэм звана на чай к другой леди, у которой сегодня гости или, возможно, она звана в несколько домов и намерена порхать из одних гостей в другие.

Уже темнеет и моросит дождь, но розовый туалет Агнес ослепителен, а розовый зонтик просто сияет в сумерках. Чизман подсаживает ее в экипаж, и она отбывает.

— Меня бы, наверное, затошнило от езды в этом, — говорит Софи, прижимая нос к стеклу.

В семь часов, после обеда, на который подали жаркое, и двух часов, проведенных в спальне в ожидании Уильяма, Конфетка возвращается к Софи, чтобы завершить свои обязанности. Она не может не думать о том, что купание перед сном бесполезно, если, по всей вероятности, утром ребенка придется купать снова. Однако Софи, видимо, приучена к этому, а Конфетке не хочется так скоро начинать менять сложившиеся порядки. Поэтому она совершает ритуал и надевает на ароматное тельце Софи простую белую рубашку.

— Благослови, Господи, папу и маму, — начинает Софи, стоя на коленях у кровати, сложив ручки домиком на одеяле. — Благослови, Господи, няню.

Она произносит слова, как заклинание, не задумываясь над тем, что двое из этого триумвирата крайне мало вовлечены в ее жизнь, а третья бросила девочку — чтобы кормить грудью другого ребенка, по имени Барретт. Папа, мама и няня — это фольклорные фигуры, наподобие Отца, Сына и Святого Духа или Большого медведя, Среднего медведя и Маленького Медвежонка.

— И благодарю Тебя за то, что я маленькая девочка в Англии и есть у меня дом и кровать, и благослови, Господи, маленьких черных детей в Африке, которым негде спать, и благослови, Господи, маленьких желтых детей в Китае, которым приходится есть крыс…

Конфетка безотрывно смотрит на пятки Софи, которые высовываются из-под рубашки, и глаза ее стекленеют. Какие бы сомнения ни вызывали у нее сентиментально и вполне антиисторично приукрашенные решения императора Константина Великого о прекращении гонений на христиан, сама она явно следует по стопам Беатрисы Клив. Голова Софи уже забита большим количеством чепухи, и будет забиваться чепухой и дальше.

— Хотите… хотите, я почитаю вам сказку перед сном? — предлагает Конфетка, укутывая Софи до самого подбородка.