Наталия Терентьева - Училка

— Я приеду через четыре дня, — сказал Андрис, вставая. — Всё, полетел дарить музыку столицам Европы.

Андрюшка встал, чтобы проводить его.

— Пап… — Анжей вскочил, побежал провожать Андриса. За ним потянулись было Андрюшкины мальчики и мой сорвиголова, но мы дружно остановили их и усадили обратно за стол.

Я провожать не пошла, хотя мне больше всего хотелось бы до последней минуты стоять рядом, смотреть на него, а еще лучше — сесть в машину, поехать в аэропорт, полететь вместе. У меня есть загранпаспорт, у меня даже есть виза, мы собираемся с детьми на море…

Андрис вопросительно оглянулся на меня. Услышал мои мысли? Вряд ли. Не знаю, зачем. Я улыбнулась, помахала рукой. Ну а что я могла еще сделать? Он тоже улыбнулся, тоже помахал рукой. Я ведь не знаю, с кем он улетел. И это очень мучительные мысли. Пока нет влюбленности, нет и ревности, есть свобода, и нет страданий. Приобретая привязанность в душе, в комплекте приобретаешь и все остальное, никуда не денешься.

Потихоньку состояние левитации прошло, я опустилась на стул, огляделась. Кажется, я ничего не ела. И Настя убежала из-за стола, оставив полную тарелку. Никитос где-то громко хохотал. Анжей тоже смеялся, и Андрюшкины мальчики тоже. Все хорошо. Прекрасный майский день. Что было сейчас со мной? Было ли это? Если бы не сын Андриса, я бы подумала, что уснула от непривычно свежего воздуха и мне все это приснилось. Я оглянулась. Да нет, вроде никакого постороннего мальчика нет. Я даже посчитала. Три мальчика Андрюшкины, один мальчик — мой, и две девочки, большая и маленькая, которые одинаково устали от беготни и хохота и уселись на качели.

Нет никакого Анжея. Я все придумала. Я — сказочница. Я сочиняю сюжеты. Некоторые записываю, некоторые осуществляю в жизни. Родила двух прелестных детишек. Замуж не вышла. Пришла в школу и иду напролом со своими идеалистическими представлениями об учебе. Я что-то придумала себе про латышского дирижера и на мгновение в это поверила. Как он сказал — «где та грань между реальностью и сказкой, в существовании которой мы не сомневаемся? Может быть, ее и нет, или она не такая четкая, как мы думаем». Она очень четкая. И она очень зыбкая. Как грань между молодостью и старостью, как грань между любовью и ненавистью, между правдой и полуправдой, между верой и сомнением, между настоящим и прошлым. Каждая моя минута становится прошлым, тут же. Будущее, которого я боюсь и жду, наступает раньше, чем я успеваю привыкнуть к тому, что мое настоящее — уже прошлое, и мне остается только вспоминать, и я не могу уже ничего исправить. Так и грань между тем, чего не может быть никогда и все-таки случается, — где она? В моей жизни нет места для любви. Нет. Но появился человек, который нашел это место, в моей душе и жизни. Или я все это придумала сама? Я не знаю. Жизнь такая, какой мы ее видим.

— Мам, я буду альтистом.

— Хорошо, спи.

— Мам, я буду знаменитым альтистом.

— Нисколько не сомневаюсь, спи, пожалуйста, завтра мы рано приедем, ты не встанешь.

— Ладно… Мам, я буду еще знаменитее, чем Андрис!

— Возможно.

— Мам, а Анжей не хочет быть музыкантом, представляешь? Он будет кинооператором. Он все время все снимает, фотографирует…

— Отлично. Мне интересно, когда вы успели поделиться планами? Бегали как сумасшедшие, орали, играли в мяч…

— Это он мне сказал, мам, — тихо проговорила сверху Настька. — За обедом.

— А, который ты не съела? Когда вы хохотали?

— Да. Просто он очень смешно рассказывал.

— Спите, малыши, пожалуйста.

— Я не малыш, — ответил один Никитос. Слыша, что Настька молчит, добавил: — И Настька не малыш.

— Хорошо, спите, мои очень большие дети. — Я встала, поправила им на верхних полках одеяла. — Никитос, давай все-таки вниз. Упадешь.

— Не-е, я через бортик не упаду. И Настьке одной страшно наверху, да, Насть?

— Угу… — прошептала Настька. — Мам, я тебя очень люблю. Ты нас не бросишь?

Я могла бы сказать детям правду — что бросить их могу, если умру раньше времени. Но пугать на ночь не стала.

— Насть, что за мысли? Я брошу вас только в одном случае, если брошу саму себя. Вы — это я. Маленькие пушистые хвосты. Я не могу вас бросить.

Настька тихо засмеялась.

— Мам, а если море холодное, мы будем купаться? — Никитос перевернулся ко мне и привстал.

— Будем. Ложись.

— А если очень-очень холодное?

— Никитос, будем! Попробуем хотя бы.

— Здорово… Я никогда не был на таком море, где купаться нельзя…

— Там можно купаться, только… очень смелым и закаленным.

— Как я?

— Да, как ты. И как я. И даже Настька попробует, хотя она нежная девочка.

Дети засопели, а я не могла уснуть. Я волновалась, волнительные мысли прыгали в голове, скакали, перегоняя друг друга, сбиваясь в кучу, рассыпаясь на отдельные мучительные вопросы. А как же будет со школой? Ведь ничего не решено? В следующем году мне исполнится сорок три, а не сорок один, а потом сорок четыре… Почему у меня иногда так стучит сердце, когда я волнуюсь? Как будто я здесь, а сердце — рядом, уже выскочило и стучит-стучит, как колеса поезда, все быстрее и быстрее…

Я не смогу уехать навсегда, нет, не смогу. У меня всё там, откуда я сейчас еду к морю. Я еду… — зачем? В гости. Он пригласил меня, но я — это я и Никитос с Настькой, поэтому я еду, такая, какая я есть, — с двумя детьми. Я не стала оставлять детей с Евгенией Сергеевной. Она предлагала, Андрюшка настаивал, но я отказалась. Наверно, это очень оригинально, но уж как есть.

Я попробовала почитать. В книжке у меня было три закладки. На выпускной праздник, который у нас в седьмом классе был символический — никто никуда не уходит, — дети подарили мне закладки, они их сделали на труде. В нашем гимназическом классе очень трогательно есть еще (были — в закончившемся учебном году) труд и рисование. На рисовании они делали эскизы, а на труде — сами закладки. Подарили мне, разумеется, не все дети, но человек двенадцать подарили. Мальчики — деревянные, с тонкими жестяными квадратиками, на которых каждый выгравировал какой-то рисунок, какой смог, а девочки — кожаные, вышитые толстыми цветными нитками и бисером. Я не могла решить, какую выбрать, и взяла три — Катину, с вышитым цветком мальвы, Кирилла — с фигуркой неандертальца с дубиной в руке и… Будковского — с невероятно сложным геометрическим узором, напоминающим древнеиндийские тантрические знаки. Я бы повезла все двенадцать, но наши три чемоданчика и так раздулись от количества нарядов и абсолютно необходимых вещей, которые захватили с собой дети.

Шесть небольших кукол, у которых такие сложные взаимоотношения, что оставить одну просто невозможно. Мама, бабушка, трое детей, лучший друг бабушки, который все ремонтирует в доме и потом уходит домой спать и играть на флейте… Пришлось взять всех. И их одежду — спортивную, на концерты, для пляжа, где бывает сильный ветер, а также свадебное платье, карету с лошадью на батарейках и чайный сервиз.