Наталия Терентьева - Училка

Подошедший официант сказал Андрису что-то по-латышски. Тот ответил и кивнул на меня. Официант с большим трудом проговорил по-русски:

— Всё… готово. Можно-о… приносить?

— Можно, — сказала я. — Даже нужно. Народ! — позвала я детей. — Заворачивайте сюда!

— Если я так студентам скажу в Консерватории, это будет нормально? Не сленг? — улыбнулся Андрис.

— Особенно одной, с такой вот… — Я изобразила рукой взбитую шапочку кудряшек вокруг головы.

— Ого, да вы ревнивы! — засмеялся Андрис. — Если ты увидишь сегодня еще двух моих скрипачек…

— Двух? — уточнила я.

Андрис покивал, все так же смеясь.

— Да-да-да, особенно двух.

— Мне придется тебя делить на шесть, на восемь, на три?

— Тебе придется относиться философски к некоторым особенностям моей жизни.

— Я понимаю. Если мужчина известный и талантливый, но нехорош собой, его мало кто будет обнимать, целовать после концертов, спектаклей. Нет, найдутся оригиналки, конечно. Но если человек слишком красивый…

— Ну так вышло, я не виноват, — улыбнулся Андрис. — И мама не виновата…

— Да, конечно, игра генов.

— Вот Анжей, видишь, тоже какой хорошенький, но он пока об этом не знает.

— Узнает, очень скоро, — ответила я, отметив про себя, как Настя, вся зардевшаяся, сидит на том самом стуле, который она так и не сумела оторвать от пола, и слушает веселые разглагольствования мальчиков. — И пепельные, и брюнетки, и нежные голубоглазые блондинки, почти родственницы — все ему расскажут, какой он красавчик…

— Аня. — Андрис взял меня за запястье перевязанной рукой. — Орлова, та девушка, моя ученица, и правда в меня влюблена, ты все правильно поняла. А тогда, в день концерта, она получила первую премию на конкурсе в Италии, только что прилетела, и сразу ко мне. Потому что ее премия — и моя тоже.

Я посмотрела на Андриса. Я пока не уверена, хочу ли попадать в такую зависимость. Или я в нее уже попала? И бесполезно хотеть или не хотеть?

— Я должен что-то еще сказать? Что-то пообещать?

— Нет, — покачала я головой. — Не знаю.

— Знаешь, я когда-то сказал себе, лет… восемь назад. Я женюсь, если еще когда-то женюсь, только на той женщине, с которой мне будет гораздо лучше, чем без нее.

— Жестко. И хорошо сформулировано. О, смотри, сколько всего несут… Разве мы столько заказывали?

— Вопрос в том, съедим ли мы это.

— Комплимент от ресторана! — К нам подошел повар, явно живший еще при ненавистной многим в Латвии (и не только) советской власти. — Дорогому Андрису — самые лучшие блюда.

Молодые официанты придвинули нам еще один стол, потому что самые лучшие блюда не поместились на одном столике.

— Но у нас всего полчаса, — тихо сказал мне Андрис. — Чтобы поесть, я имею в виду. На все остальное у нас еще будет время. Да, Аня?

— Да, Андрис.

Андрис поцеловал меня в висок, задев свою пораненную голову. А я прислушалась к себе. Где вы, пузырьки радости? Вот — от места нежного поцелуя — разливаются по телу, бегут, как положено, отключают гравитацию, я приподнимаюсь над тяжелым деревянным стулом, не чувствую под собой подлокотников и сиденья, вижу только эти смеющиеся глаза и чувствую, бесконечно, его поцелуй у себя на виске.

— Мам! Я буду всё! — проорал Никитос. — Анжей! Ты всё будешь? Я ужасно голодный!

— Постарайся не испачкаться! — попросила я его.

— Все равно заходить домой, переодеваться, — заметил Андрис. — Пусть едят с удовольствием.

— Очень мужской совет, — засмеялась я.

— Я опытный отец, ты не думай. Анжей со мной часто ездит, чаще ездит, чем не ездит. Я стараюсь все свободное время проводить с ним. Да, Анжей?

— Да, пап, — кивнул мальчик, с сомнением оглядывая огромный кусок мяса на своей тарелке. — Это все мне?

— Если тебе много, я съем! — авторитетно заявил Никитос. — Насть, не подавись!

В этой тройке Никитос явно без проблем занял лидирующее место, несмотря на то, что он гораздо младше Анжея.

— У тебя есть красивое темно-голубое платье, длинное. Ты можешь его надеть? — спросил Андрис.

— Могу, — кивнула я. — Могу.

— Все хорошо? — Андрис посмотрел на меня. — Невкусно?

— Вкусно. Просто… Я не знаю, как всё будет.

— Аня… — Он отложил приборы. — М-м-м… как рука всё-таки болит…

— Ты сможешь дирижировать?

— Смогу. Аня, — он сжал мои пальцы, — мне с тобой лучше, чем без тебя. Остальное решать тебе.

Сказать ему про эффект антигравитации, возникающий от его прикосновений?

— Это нужно решать прямо сейчас?

— Нет, сейчас нужно доедать и спешить на концерт. Ты хорошо водишь машину?

— Средне.

— Тогда вызовем такси. Я не поведу.

— Никитос, — позвала я сына, который махал обеими руками. В одной из них, ни в чем себе не отказывая, Никитос держал большой кусок черного хлеба, в другой — большую куриную ножку, которую он только что обменял у Насти на свою «маленькую». — Успокойся! Иначе ты будешь единственным, кто не попадет сегодня на концерт.

— На конце-ерт? — Он оглядел всех, свою тарелку, покрутил ножку, стал приноравливаться ее откусить… и отложил. — Всё, я поел. Можем идти.

— Насть, толкни его слегка, чтобы он пришел в себя.

Настька погладила Никитоса по плечу и голове.

— Никит, ты самый смелый человек. Ты так бросил эту бутылку, я вообще не знала…

Бесконечная история. Я поняла, что переживать сегодняшний день мы будем еще очень долго, каждый со своей точки зрения. Я буду размышлять, почему Андрис сначала сидел и молчал. Надеялся, что националисты поорут и уйдут? Скорей всего. Как злые бездомные собаки, обступят, полают и уйдут, если с ними не связываться. Андрис будет ждать, пока заживут его рваные раны. Дети вспоминать, кто и как и что бросил, кто больше всех испугался, кто не испугался вообще. А я буду думать о словах Андриса. Или не думать. Все равно всё будет не так, как мы думаем.

Ночевать мы остались в рижской квартире Андриса. Я не могла уснуть. После такого бурного дня, ужасной драки, объяснений в любви — ведь именно это мне пытался сказать Андрис, я правильно его поняла? — великолепного концерта, на котором я в меньшей степени слушала музыку, а больше страдала, видя, как больно Андрису. Я надеялась, что часть его боли перешла на меня. Ведь разделяются же душевные страдания, почему бы не разделить и физические. После концерта он, на секунду обняв меня, шепнул:

— Когда я смотрел на тебя, мне казалось, что боль меньше становится, и в руке, и в голове.

Я кивнула.

— Ты колдовала?

— Нет, я не умею, к сожалению. Просто я как раз об этом думала. Что забрала бы у тебя часть боли, если бы могла.

— Смогла. — Он опять осторожно дотронулся губами до моего виска. — Смогла.

— Когда ты меня целуешь, я как будто приподнимаюсь на секунду над землей, — все-таки сказала я. — Так что кто из нас колдует.