Наталия Терентьева - Училка

— Ко мне подойдите все! — Я крикнула громко, но по территории заснеженной, заросшей вековыми деревьями усадьбы голос мой разнесся плохо. Тем не менее, дети не спеша потянулись в мою сторону.

— У кого хорошо работает здесь Интернет?

Дети стали копаться в своих телефонах и планшетах, переговариваясь, пересмеиваясь, кто-то уже кричал: «У меня! У меня! А у меня нет! Ничего нет! А у меня есть!»

— У кого есть Интернет, попробуйте найти произведение «Думка» Петра Ильич.! Чайковского.

— Умка? — заржал Будковский и детским голосом продолжил: — Да, я мультик смотлел, отень интелесный… Умка на Севеле…

— Сеня! — одернула я. — Ну очень глупо, правда! «Думка» — совершенно удивительное произведение, вне времени и пространства написанное. Не обращайте внимание на несовременное название. Ну что? Кто нашел?

Раздалось несколько неуверенных голосов:

— Вот… Это, что ли? А чё это?

— Так, послушайте меня внимательно. Сейчас Неля Кузовкина пыталась брать у меня интервью, интересовалась моими анкетными данными. Я по ее просьбе рассказала ей, что мой муж — физик. Так вот. Я попросила его сделать небольшую программу, улавливающую определенные слова, она у меня в телефоне. Вот давайте договоримся: один «блин» — минус балл, три «чё» — минус балл, два «прикольно» — минус балл. Все ваши голоса сразу определяются.

— Как номера машин, что ли? За превышение скорости?

— Прикольно! Ой, блин…

— А вы мне за одно «прикольно» на балл снизили! А надо за два!

— А покажите!

— А где эта программа?

— Да ладно, гонит она!

— Вот молодец, кто сейчас орал. Еще добавим слово «гонишь, гонит». Вы говорите, говорите, детки, мы такую отличную программу сделаем, на всю Москву и даже Россию ее распространим. Семен Будковский у нас ответственный за сбор слов.

— Чё я?

— Семен! — одернула его Катя. — «Чё» нельзя говорить!

— Чё-о-о? Нельзя говорить «чё»? А чё тогда говорить?

— Ничё не говорить, Сеня! — засмеялась я. — Ротик на замочек, если из ротика вываливаются одни блатные словечки. У нас же не лагерь?

— Чё — не-е?

Нет, не поняли, не поверили. Ладно. Придумала на ходу, не очень умно. Они в этом смысле подкованные. Но ведь могла бы быть такая программа? «Блин»-улавливатель…

— Руки поднимите, не орите на морозе, кто музыку нашел.

Поднялось несколько рук.

— Послушайте вдвоем, втроем, она недлинная.

Дети сгрудились по двое, по трое, Слава Салов стоял в сторонке, прислонившись к дереву, в наушниках. Вряд ли он слушал Чайковского. Да и пусть. Я не стану повторять ошибки коллег, гнать свой караван со скоростью последнего верблюда. Нет у того верблюда сил или желания — пусть плетется в конце. Идет же, не падает. Жестоко? А не жестоко заставлять одаренных и просто старательных детей каждый день принимать участие в постановках, которые со всей своей нерастраченной на учебу энергией разыгрывают те, кто не хочет или не может учиться? Максимум внимания — тому, кто встревает со своей темой на уроке, кто играет, кто на уроке переписывается с товарищами, сидящими в соседних классах. Почему? Я обязана научить всех, всех увлечь?

Мне иногда кажется, что по какому-то негласному закону я обязана научить именно тех, кто учиться не хочет. А кто хочет — и так научатся, походя. Соберут крошки со столов тех, кто в школе веселится. Услышат, когда я говорю Славе Салову, всё ползущему и ползущему по парте своим большим телом, Сене Будковскому и таким же героям из других классов. Я лучше, для поддержания рейтинга школы, в самый последний момент исправлю им тройки на четверки в конце четверти. Да, не очень справедливо по отношению к тем, кто эти четверки честно зарабатывал. Но стараться, тянуть на четверки Салова, Будковского, Шимяко, Громовского, похожих друг на друга «Лолит» я не буду. Возможно, это синдром неопытного водителя, сидящего за рулем второй месяц. «Да я вас сейчас всех обгоню!» Так и я, наверно. Второй месяц в школе, полна революционных идей, уверенности, что я смогу то, что не смогли другие.

— Ой, прикольный музончик… — Неля покачивалась в такт музыке, хотя там внятного ритма, разумеется, не было.

— Ан-Леонидна! — заорал Будковский. — А я не понял, мне, чё, считать все слова? Кто чё сказал?

— Считай, Сеня, — кивнула я. — Ты сам только что два раза «чё» сказал.

— Я? — удивился Будковский. — Ладно, не буду! Я Нельку запишу, да?

Я подумала, что попозже проанализирую такое неожиданное рвение Будковского. Просила-то я его, кстати, о другом — о составлении «словаря» запрещенных в нашем классе слов. Ладно, сейчас просто соглашусь.

— Кто что услышал? О чем музыка? — спросила я, пытаясь сосчитать стоящих передо мной детей. Что-то маловато. Было с утра, когда садились в автобус, двадцать три плюс мои архаровцы. Минус четверо греются в музее… А передо мной сейчас — три, еще три, четыре, это девять, нет десять… А мои-то где малыши? Что-то их не слышно…

Где-то рядом, мне показалось, за деревьями, раздался громкий лай собаки.

— Не-е-е-ет! А-а-а-а… — закричал ребенок.

«Никитос!» — стукнуло меня подсознание, когда я еще не успела разобрать, мой ли это ребенок.

— А-а-а-а-а-а! — тут же завторила Настька. — Ма-а-ма-а-а…

Я ведь их голоса не спутаю ни с кем. Кричали они громко и испуганно. И страшно лаяла собака. Или собаки. Но ни детей, ни собак я не видела.

— Что? Что там? — бросилась я туда, откуда доносился лай.

За деревьями никого не было. Просто в тишине хорошо разносились звуки. Заснеженная территория усадьбы с огромными деревьями просматривалась не вся, но звуки явно раздавались с другой стороны — со стороны улицы. Собака продолжала лаять, дети — кричать. Настя уже просто визжала.

— Настя! Никитос! — кричала я на бегу.

Я услышала за своей спиной топот — кто-то из семиклассников бросился за мной.

Я выбежала за ограду. Довольно далеко от входа в усадьбу огромный рыжий пес трепал Никитоса, который, отбиваясь руками и ногами, уже лежал на большом сугробе. Рядом металась Настька, пытаясь подойти к псине с разных сторон. Поблизости стояли четыре или пять собак, не приближаясь, но громко и угрожающе лая на детей.

— Я здесь! Настя! Я… — прокричала я, оглядываясь. Ни одной палки. Надо отломать ветку. Позвать шофера. Нет, на это нет времени. У шофера может быть металлический прут. Но где же автобус? Он отъехал. Вот там жилые дома, кто-то, может быть, выйдет. Никого на улице. Пол-одиннадцатого утра. Где же люди? Мысли путались в голове. Я никак не могла добежать до детей. Упала, встала, побежала снова. Мне показалось, что Никитос уже перестал кричать.

— Господи! Никито-ос! Я сейчас, сейчас! Я…

Я подхватила какой-то прутик, лежащий на земле, хилый, но теперь хоть что-то было в руках.