Олег Зоберн - Шырь

«Почему три патрона осталось? — подумал он. — Заряжал ведь… Наверно, Крупская училась стрелять… Кто же это сзади? Большой, дьявол. Жандармская порода. Специально такого по следу пустили… выносливого. И чтоб напугать. Ничего, зато он один. Подпущу ближе и — грохну».

Не оборачиваясь, Ленин опустил револьвер в правый карман полушубка, взялся за ремень короба и неторопливо зашагал туда, где, по его расчетам, были финские соратники, северо-запад, то есть город Фридрихсгам, и близкая смерть здоровенного жандарма за спиной.

«Кто же меня предал? — соображал Владимир Ильич, сжимая в кармане холодную рукоять кольта. — Все вроде бы конспиративно провели».

Он замедлил шаг, быстро обернулся и выстрелил. Опустил револьвер и облегченно вздохнул. От него убегал лось. «Подлец, — подумал Владимир Ильич, — напугал. И как это его на лед занесло? Эх, жаль, что промахнулся».

Владимир Ильич открыл короб, отыскал среди книг справочник, нацепил очки и, не обращая внимания на снег, принялся искать Финляндию: «Та-ак… фактура, фальшь, фарватер, фатальный… фаэтон… фимиам, финиш… ага, вот. Финляндия. Население … животные… Так, наиболее часто встречаются: лисица, заяц-беляк, белка, горностай, выдра, хорек, крот… В лесах много лосей… Да… Но ведь — в лесах, а не на льду. Странно. Впрочем, это может означать, что финский берег и лес уже где-то рядом».

Ленин захлопнул словарь и бросил его обратно в короб, размышляя: «Что делать? Завьюжило. Сегодня, похоже, не дойду… Надо палатку ставить, темнеет».

Короткий, как заячий хвост, день убывал. Вьюга, казалось, загустела, ветер стал злее. Владимир Ильич растянул палатку у большой льдины — спасала от ветра. Наскоро поужинал и уснул, свернувшись калачиком в спальном мешке. Керосинку оставил гореть, для тепла.

Соратники по обе стороны Финского залива волновались. Петербургские товарищи ежечасно телеграфировали в Котку, запрашивали финских коммунистов о местонахождении «объекта». Из Финляндии отвечали: сами ждем, верим, что все в порядке, что он дойдет и даст инструкции, возглавит северное сопротивление.

Товарищи уже раскаивались, что отпустили «объект» без охраны; пришлось отложить несколько терактов, приостановилась агитдеятельность, а завербованная товарищами кухарка Марья Ракитова не пронесла в подоле восемь динамитных шашек на кухню дома министра внутренних дел — испугалась: соратники не вышли в оговоренное время на связь, и министр остался жив. Все ревдвижение, казалось, онемело в ожидании; отдельные деятели запаниковали и выказали желание отмежеваться от партии, а стойкие большевики только крепли на ледяном ветру неопределенности, клеймили позором слабых, кое-кого даже ликвидировать пришлось без шума.

Вечером следующего дня, узнав, что Владимир Ильич пропал, Лев Троцкий незамедлительно выехал в Петербург из Женевы… Работал, конечно, и в поезде. Ближе к полуночи утомился, снял очки и положил их поверх бумаг, попросил у проводника чаю. Под мягкий перестук колес пульмановского вагона думалось ясно и широко, он понимал, что, если сейчас не повезет, ему никогда не возглавить партию…

Не так давно, на заседании, Ленин спросил его:

— Товарищ Троцкий, а скажите, будьте любезны, почему Маркс не проникся премудростью пескарей и боялся обсуждать технику высших форм революционной борьбы?

— Не надо, Владимир Ильич, так формулировать, — ответил Троцкий. — У храброго и готового штурмовать небо Маркса…

— А вы не ответили на вопрос! — перебил его Ленин. — Дело в том, что Маркс как настоящий стратег обсуждал именно технические вопросы восстания, не позволяя себе увязнуть в революционной романтике!

Товарищи одобрительно зашумели. Владимир Ильич победно смотрел, как Лев Давидович, бледный, вышел из комнаты…

После этого заседания Троцкий уехал в Женеву по каким-то мелким делам и, разобидевшись, сообщил Ленину, что надолго решил там обосноваться.

Владимир Ильич отвечал в письме: «Ваше малодушие, Лев, принуждает думать, что вы отказываетесь от борьбы! Сейчас проходят выборы в Думу. Оппортунизм восстает из пепла, меньшевики заключили блок со всеми мелкобуржуазными партиями, хотя недавно кричали на весь мир о том, что хранят классовую чистоту социал-демократии! Звереют кадеты, эти либеральные буржуа… Возможно, кадетские голоса разобьются на два или три списка… Народ стал сознательнее, октябристы проваливаются на каждом заседании! Этакая абракадабра, весь мир следит за ходом борьбы, а вы скрылись. Скверно. Мы должны все вместе использовать избирательную кампанию для организации революции, а вы малодушничаете. Прошу вас срочно прибыть в Петербург!»

Но до сего дня Троцкий даже и не думал возвращаться.

Керосинка в палатке погасла. Владимира Ильича терзал кошмар: снилось, что кризис оппортунизма приснился и нет никакого кризиса, а Думу наводняют черносотенные мужики в косоворотках и с топорами. Большевики бегут. Владимир Ильич всходит на трибуну, начинает говорить, а мужики бросаются на него. Владимир Ильич просит внимания.

Мужики гогочут, но останавливаются.

«Товарищи!» — взывает Ленин. «Тамбовский волк тебе товарищ», — ревут мужики. Владимир Ильич продолжает: «С пролетариатом за революцию или с либералами за переговоры со Столыпиным — выбирайте!» — «Нам выбирать нечево, — отвечают мужики. — Ты своими кантами-гегелями мозги не засирай, всех их в одно поселение надо. А Столыпина не тронь».

Владимира Ильича стащили с трибуны, связали. Вытолкали из Думы и куда-то повели. Граждане останавливались, смотрели на процессию.

«Гегемония революционного пролетариата стала фактом», — убеждал он прохожих.

Когда подошли к Обводному каналу, Владимира Ильича раскачали и бросили в канал. За мгновение до пробуждения он успел заметить, что по набережной в клубах голубого дыма едет броневичок, на котором стоит Троцкий в золотых очках и на ходу дает речь.

Проснулся. В палатке холодно. Светает.

«Непорядок, плутаю вторые сутки… Заспался тут…» — подумал Ленин и вздрогнул. Снаружи слышалась возня. Владимир Ильич нащупал кольт, взвел курок.

Подполз к выходу, выглянул наружу. Короб перевернут. В рассыпанных вещах роется лось. Владимир Ильич заорал и бросился на него, хотел попасть рукоятью револьвера по волосатой морде, но споткнулся. Лось побежал. Ленин выстрелил, но — снова мимо.

Он поставил короб на полозья, собрал разбросанные вещи.

Книги и документы лось не тронул, но изжевал несколько буханок хлеба, завернутых в мешковину, и разбил копытом бутылку спирта на клюкве, что дала с собой жена.

Владимир Ильич немного успокоился, сварил на горелке кофе, подогрел шницель. Солнечное утро не радовало. «Вдруг я в море вышел? Через пролив. Это что же такое… — думал он, глядя из-под полога палатки в морозную даль. — Что лося за мной влечет?.. У подлеца инстинкты должны работать… Видать, дурной. Болен, наверно. Вот ведь как. Со зверем вместе… В револьвере один патрон остался… Надо другим путем идти. Строго на запад. Куда-нибудь да выберусь…»