Олег Зоберн - Шырь

Я допиваю пиво и подхожу к девушке. Действительно симпатичная и не очень потасканная.

— Сколько? — спрашиваю я.

— Вы вдвоем? — отвечает она приветливо. — Могу Танюху позвать.

— Нет, я один. Пойдем, договоримся. — Я беру ее под руку.

— Куда? — спрашивает она, послушно влекомая к машине.

— В поля, — отвечаю я.

Мы садимся, она сзади, я на свое место справа.

Отец Николай не смотрит на меня — сосредоточен, молчит.

Едем через Плавск. Сразу за городком началось кукурузное поле.

— Вот тут тормози, отец, — говорю я.

Отец Николай остается сидеть в машине. Вообще, странно, что он согласился купить мне проститутку.

Я иду с ней в поле. Кукуруза шуршит от ветра, вокруг покачиваются метелки на концах початков. Метрах в двадцати от дороги я раздеваю девушку, ставлю ее раком (она взялась за толстый кукурузный стебель), стягиваю с себя трусы и вдруг осознаю, что у меня не встает.

Она пытается помочь, но бесполезно.

Мне очень обидно.

Выходим обратно к машине. По пути я сорвал несколько спелых кукурузных початков.

Отец Николай сидит хмурый. Я свалил початки на резиновый коврик под ногами.

Молча отвозим девушку обратно к кафе.

— Счастливого пути, друг, — улыбаясь говорит она мне, хлопает дверью и идет под навес, где за столами уже сидят дальнобойщики и ее подруга.

— А я молился, чтоб у тебя не встал! — вдруг громко говорит отец Николай и, хохотнув, давит на газ. «Тойота» дергается и с визгом набирает скорость. Утренние плавские прохожие озадаченно смотрят нам вслед.

Я поднял с коврика початок и очистил его от кожуры. Кукурузина — зерно к зерну, упругая, налитая. Начинаю ей завидовать.

— Дай-ка сюда. — Отец Николай берет у меня початок и ест, приговаривая: — Ядреная, сладкая; упокой, Господи, раба Твоего Никиту Хрущева.

Солнечно, кое-где дорогу рядами пересекают длинные тени пирамидальных тополей, посаженных, чтобы отгородить поля от трассы.

Долго едем молча. Отец Николай не включает радио.

Стало припекать, вдалеке дорога размыта, над асфальтом мреет жаркая пелена. Я замечаю, что отец Николай устал: слишком напряженно держится за руль, иногда покашливает, взбадривая себя; слишком внимательно смотрит вперед.

К ветровому стеклу с моей стороны вчера прилипло какое-то маленькое белое перо, пушинка. И до сих пор держится.

Проезжаем очередной поселок. Примерно посередине поселка образовался небольшой затор, там блестит мигалка патрульной машины. Наверно, авария. Точно, две легковушки, синяя и черная, столкнулись лоб в лоб. На дороге сидит мужик, ему перебинтовывают голову. Поодаль лежит женщина в коричневом платье, неестественно вывернув кисть правой руки, побелевшие пальцы сложены наподобие старообрядческого двуперстия. Лицо ее закрыто камуфляжной курткой. На обочине возле синей машины — еще одно тело.

За поселком опять набираем скорость, опять сонно тянутся километры, и мне хочется рассказать что-нибудь отцу Николаю. Точнее, мне расхотелось молчать. Я начинаю говорить о первом, что пришло на ум, — о кукурузе.

В то утро, когда Ася вернулась от врача, я сварил кофе в кастрюле. Не потому, что нас было много. Нас было двое: я и она. Просто в этой съемной квартире — на одиннадцатом этаже в доме возле станции метро «Щелковская» — не имелось кофеварки. Накануне мы переехали туда из другого жилья. Деньги у нас были, мы могли не работать еще пару месяцев, до Нового года, подолгу спали, подолгу гуляли где-нибудь и ходили по гостям либо сидели дома, занимаясь готовкой и просмотром фильмов на ноутбуке. У Аси был портфель с коллекцией фильмов, которым она очень дорожила. Портфель с DVD-дисками.

Как только она вошла и сообщила мне, сонному, ту новость, я надел штаны, ботинки, пальто прямо на майку, сказал Асе, что сейчас вернусь, и отправился в маркет рядом с домом. Почему-то именно покупка и варка молотого кофе показались мне тогда началом решения проблемы. Или мне нужно было подумать, пройтись до маркета одному.

Когда я вернулся, она, не сняв куртки и свитера, лежала в комнате на диване.

Минут через десять я сварил кофе. Обернул горячую кастрюлю полотенцем, принес ее из кухни в комнату и поставил на журнальный стол. Затем принес две кружки и сахар.

— Долго говорила с врачом? — спросил я, наливая ей кофе осторожно, чтобы в кружку из кастрюли не попал осадок.

— Нет, — ответила Ася, — эта тетка кратко объяснила, в чем дело, с неприязнью. И все. И показала справку с печатью. И смотрела на меня, как на блядь. — Ася встала с дивана, сняла свою красную спортивную куртку, бросила ее на пол рядом с ноутбуком, затем снова легла, уткнувшись лицом в скомканное одеяло.

Я вынул из нашей большой сумки — еще не разобранной после заезда в квартиру — пол-литровую фляжку с дагестанским коньяком и уговорил Асю выпить. Она сделала несколько глотков. В кофе ей я тоже добавил коньяка.

Глядя на то, как Ася медленно пьет, морщась, из своей кружки, я стал думать о том, что нам не повезло с этой квартирой, что по-хорошему в ней все должно быть наоборот: журнальный стол — не квадратный, а круглый; обои — не загробного серо-зеленого цвета, а повеселей; окна и балкон — не на шоссе и автовокзал, а в тихий двор, — и тогда, возможно, обстановка квартиры не была бы такой неуютной. Но проблема таилась не во всем этом, а в прошлом Аси.

— Послушай, это важно, — сказал я. — Хочу рассказать тебе о России.

— Пока ты сам варишь кофе, Россия не избавится от имиджа страны третьего мира, — ответила она.

Я обрадовался тому, что Ася пыталась шутить. Это означало, что она не впала в бесповоротное уныние.

— Все люди в нашей стране делятся на две группы. Ровно на две: на плотскую и референтную, — сказал я, стараясь казаться веселым и уверенным в том, что говорю. — Плотская — это существа, от которых ничего не зависит, которые слишком активно заботятся о своем теле. И поэтому ими можно манипулировать.

— Хватит, Олежа, — ответила Ася, но по ее смягченному алкоголем взгляду было видно, что она все-таки не против послушать.

— Пойми, — я сделал серьезное лицо, — мы с тобой — не из плотской группы, а из референтной. От нас кое-что зависит. Мы можем влиять на события.

— Зачем ты это говоришь?.. — задумчиво спросила она.

— Ася, — не отступал я, — согласись: ведь мы с тобой не сиротливое дерьмо на обочине истории, да?

Она слегка улыбнулась.

— Мы — референтная группа, наши эмоции летят прямо на небо, — закрепил я эффект. — И уловки системы нам не страшны. На этом основана вся современная гуманистическая мысль, однако гуманизм в отсталых странах — это всегда двойственная вещь. Тебе гарантированы какие-то блага, но при этом ты находишься в системе здравоохранения, которая может признать тебя отработанным материалом. Вот как признала тебя спидозной сегодня. Система сообщила тебе только маленький толчок, а дальше ты сама достраиваешь свою негативную реальность…