Олег Зоберн - Шырь

Я вздрогнул и очнулся от ощущения, что вот-вот окончательно забудусь. Монитор потемнел — компьютер перешел в режим ожидания. У меня затекла рука.

Встаю с табуретки и несколько раз подпрыгиваю, чтобы взбодриться.

Опять сажусь и тупо правлю Чарскую. Время от времени сохраняю документ.

Посмотрел сомнительную статью о сверхновых и переменных звездах. Многие пишут, например, о приливных силах Юпитера, принципах строительства крупных тел и погрешностях в измерении границ между галактиками, но, работая над такими серьезными исследованиями, скатываются в научную фантастику, с которой, в свою очередь, скатываются в бред и паранойю.

Правлю абзац за абзацем и злюсь на Чарскую. Мама — рядом, у плиты, лепит для меня домашние пельмени.

После обеда вспоминаю: надо позвонить моей девушке.

Чтобы мама не слышала разговора, выхожу с телефоном из кухни, закрываю за собой дверь и сажусь в коридоре на ковер.

Девушка сообщает, что вновь накупила французской косметики: кремов, миндального молочка с липидами и грязевой растительный эксфолиант.

— Прочла что-нибудь из списка книг, который я дал? — интересуюсь.

— Времени не было, — отвечает она.

— Опомнись, ты ведь любовь редактора всея Руси! Там восемь авторов всего, два из них еще живы! — говорю я громко и, сдерживаясь, чтобы больше не возмущаться, добавляю тише: — Ты моя…

— Какая? — ее голос сразу становится ласковее, и она дышит в трубку по-другому, ждет.

Я задумался, подбирая слово. Нужно, чтобы оно было женского рода, уменьшительное и нежное, и не повторялось. Но много таких слов я уже израсходовал за три месяца наших отношений, а ничего нового на ум не идет. Были использованы даже «весточка», «заплаточка» и «лампочка». И я говорю навскидку:

— Ты моя петелька.

— Это уже слишком, — усмехается она.

Мне вдруг хочется как-нибудь испытать ее на верность.

— А если я уйду в загул, будешь меня спасать? — спрашиваю в тоскливом предчувствии, что не будет.

— Не буду.

— Но как же взаимовыручка и терпение?

Она молчит, потом произносит раздраженно и на одном дыхании:

— Зачем мне спасать тебя, если ты там где-нибудь в угаре с телками будешь резвиться по клубам и квартирам? С какими-нибудь сучками! Как это уже было! Совсем меня не чувствуешь, совсем…

— Не надо, прекрати, — я решаю поменять тему. — Помнишь тех собак, Белку и Стрелку? Как думаешь, почему именно их запустили на орбиту, а не писателей Даниэля и Синявского, к примеру?

— Знаешь, как я устала вчера на работе.

— Ага… Так вот, есть теория, что душа животного гибнет вместе с телом, а человеческая — нет. Поэтому звери летят.

Она просит подождать и отходит от телефона. Слышен плаксивый голос ее мамы.

Через пару минут она возвращается и спрашивает, встречу ли я ее завтра вечером с работы у метро.

Говорю, что встречу. Прощаемся. Она первая кладет трубку.

После беседы с девушкой мне грустно. Отношу телефон на кухню, иду в свою комнату. На той неделе я, разбираясь в книжном шкафу, нашел шелковые женские трусики с россыпью блесток сбоку, вложенные в большой советский альбом «To the stars».

Летом у меня ночевала любимая подружка. Я, пьяный, снял с нее трусики, спрятал в альбом и забыл про это.

Открываю «To the stars». Трусики — между страницами с фотографиями, на одной из них — два космонавта в белых скафандрах и с одинаковыми чемоданчиками в руках, похожие на антиутопических венедиктов ерофеевых, общаются с журналистами перед стартом; солнечно, поодаль на площадке виден автомобиль «Волга» старой модели.

Вспомнив первые, счастливые дни знакомства с той подружкой, я погладил трусики рукой, закрыл альбом и вернулся на кухню.

Захожу на свой e-mail, посмотреть, кто пишет… Никто. Странно. Удаляю спам.

Кликаю на новости. Теракт в Алжире… Боевики обстреляли военный патруль из ракетного комплекса «Катюша». Перед тем как скрыться, бандиты…

Надо работать. Близится конец романа. Сюжетные нити вот-вот сойдутся в одной точке, где должна разорваться беллетристическая ракета, летящая из прошлого. Вновь и вновь натыкаюсь на аутичные предложения. «Она бурно вскинула на него свои горящие глаза и закричала голосом гневной тревоги…» Что с этим делать?

Исправляю. Но получается почти то же самое, только лаконичнее, и от этого как бы даже с претензией. Я нервничаю, сильнее стучу по клавиатуре.

Полгода назад я корпел над повестью Чарской «Записки сиротки». Лучше бы Лидия Алексеевна написала эту вещь не о бедной девочке, а о нашей планете, было бы правильнее, ведь Земля — главная сирота, все вокруг нее в Солнечной системе — неорганическая химия. И ни одной бактерии.

Вечер. Я закончил править. Ужинаем с мамой. Она рассказывает о садике, о детях, за которыми позже всех приходят родители.

Звонит работодатель, говорит, что заедет ко мне позже, после одиннадцати, привезет деньги и еще два романа Чарской.

Около полуночи — опять звонок, работодатель возле дома. Записываю отредактированный роман на диск и спускаюсь на улицу.

Машина у подъезда. Сажусь в нее. Тепло. В «Мицубиси» хорошая звукоизоляция, двигателя не слышно. Только тихо гудит отопитель.

Обмениваемся с работодателем дисками. Он отсчитывает мелкие купюры, по сотне. Сую пачку в задний карман джинсов.

Работодатель смотрит на меня, довольный. Он ездит на солидной машине, а одет неряшливо, взъерошенный какой-то и все время ерничает. И сейчас спрашивает:

— Не надоело редактировать? — И ухмыляется.

Я отвечаю, что нет, что наоборот — чувствую прилив творческих сил. И спрашиваю, в свою очередь:

— Как думаешь, на том свете Чарской нормально?

— Мы с тобой литературные работники, — он тронул ручку у руля, и щетки смахнули со стекла снежинки, — поэтому вооружены не только голым оптимизмом… Я тебе сейчас отвечу однозначно, а меня потом на том свете, как говорят иудеи, накажут за некошерную конкретику.

И работодатель глядит лукаво. Наверно, он не торопится и хочет еще со мной побеседовать.

Я говорю:

— Если углубиться в психоз Чарской, не обращая внимания на форму, то кажется, что она космическая писательница, жрица хаоса и вспышек. Звезды у нее на небе — золотые, у ее героев из глаз брызжет неземной свет. И ничего, что язык убог, я работаю над этим.

— Да, править ты умеешь. Ладно, поеду, дома волнуются, — отвечает работодатель, улыбаясь, и протягивает мне руку. Жму ее и вылезаю из машины.

«Мицубиси» выезжает из двора через арку. Строго светятся ее круглые задние габариты — красные, похожие на два сопла маленького шаттла с православным издателем на борту.

Надо половину денег отдать маме. А сейчас куплю чего-нибудь в маркете. Тигровых креветок, например. Дорогой рыбы. Сыру с голубой плесенью. Вина. Нет, алкоголь не надо. Лучше возьму пару банок энергетического напитка. И маме — нормальных сладостей вместо унылых конфет «Василек».