Ксения Велембовская - Дама с биографией

Они выпили уже по две рюмки, закусив классный армянский коньяк сначала хозяйской яичницей со сковородки и кильками, потом — изысканным шоколадом с апельсиновой отдушкой и красным «кардиналом», налили по третьей, а разговор все еще был какой-то моноложный. Заболоцкая, вся в своих таинственных мыслях, отделывалась короткими репликами, иногда невпопад, и с блуждающей на лице снисходительной улыбкой вполуха слушала подругу-диетчицу, мгновенно закосевшую от коньяка и болтавшую без умолку, по-пьяному перескакивая с предмета на предмет — с чудесных заграничных впечатлений на неожиданное продвижение по служебной лестнице. Похоже, у Нонки и в самом деле имелась какая-то впечатляющая новость, и она из вредности нарочно испытывала терпение, чтобы таким манером наказать за четыре неответа на свои настойчивые звонки. Вот партизанка! Ладно, пусть себе развлекается, торопиться некуда, ухмыльнулась Люся.

После третьей рюмки язык у нее совсем развязался, однако ограничитель в голове срабатывал, не позволяя вывалить перед Заболоцкой то, что знать ей было не обязательно. Тем более, глядишь, все еще и обойдется. В последние дни Ростислав к зазнобе на станцию не шлялся, тихо, как мышь, сидел у себя наверху за компьютером и, что самое вдохновляющее, не пил. А если посвятить в его похождения Нонку, так она запросто может протрепаться об этом своим архивным бабам за чайком в обеденный перерыв — в качестве иллюстрации к теме «Какие все мужики твари», — и пошло-поехало по Москве! Про возникшего из небытия Марка рассказывать тоже не следовало. У Нонки и так на него идиосинкразия, а когда она узнает, что Крылов выбился в известные продюсеры и, в отличие от нее самой, что называется, полностью вписался, она вообще с ума сойдет. Взъярится и не пожалеет никаких слов, чтобы пригвоздить подругу к позорному столбу: ты что, совсем охренела? Нет, вы посмотрите на эту идиотку, она еще гуляет с этим говном по осеннему лесу! И тогда прости-прощай расслабуха, которую только и можно себе позволить, что в этом знакомом с детства, почти родном доме, — завернувшись в теплый хозяйский халат, положив ноги на кухонную табуретку и лихо, под стать хозяйке, закурив сигарету. С Костей тоже хорошо, но с ним надо держать марку.

Сигаретный дым клубился у открытой форточки, как будто испуганный рвущимся навстречу шумом вечернего города. Звуки городской жизни страшно нравились Люсе и в детстве, когда, счастливо взволнованная непривычной обстановкой, шелестом автомобильных шин по переулку, постукиванием чугунных крышек колодцев под колесами тридцать девятого троллейбуса, она долго не могла уснуть на раскладушке, разложенной рядом с диваном, где посапывала, угомонившись, лучшая подружка. Нравились и сейчас, когда она опять превратилась в загородную жительницу, глухими дачными вечерами тоскующую по кипучей, бьющей через край столичной жизни с ее рекламными огнями, кофе-хаузами, дорогими шмоточными магазинами, концертными залами, праздничной суетой возле театральных подъездов.

Нонку непрерывный гул с Садового кольца, естественно, раздражал. Она захлопнула форточку, но сей решительный жест не получил ожидаемого продолжения: вместо того чтобы наконец-то озвучить свою новость, от которой ее буквально распирало, упрямая, она снова развалилась на стуле и скорчила насмешливую гримасу:

— Чем же все-таки пленил нас доктор? Я чтой-то не по́няла. Неужто только глубоким проникновением… в искусство?

— Не только, — в той же воображалистой манере ответила Люся и тем ограничилась.

Однако Заболоцкая все гримасничала, продолжала задавать провокационно-скабрезные вопросики, поэтому пришлось расставить точки над “i”.

— По-моему, ты уже должна была сообразить, что я не хочу обсуждать его мужские достоинства. Не тот случай. Костя — хороший, порядочный человек, а не какой-то там одноразовый мужик или женатый любовник, над которым не грех и поржать.

— Во как! Уж не замуж ли ты за него собралась?

— Может, я и собралась бы, если б не была повязана по рукам и ногам своей семейкой, — сердито ответила Люся, уже начиная раздражаться на Заболоцкую. Ведь та прекрасно знает ее домашнюю ситуацию, а все-таки спрашивает, как будто нарочно, чтобы поиздеваться. — Замуж! Придумала! Я даже плохо представляю себе, как смогу быть теперь на работе каждый день от и до! А еще дорога! Как минимум два часа в один конец.

Вроде неглупая по жизни баба, Нонка лишь небрежно отмахнулась, прочертив сигаретой полосу дыма, наподобие той, что остается за лайнером в безоблачном небе: мол, вечно ты создаешь проблемы там, где их нет.

— Переезжай в Ростокино и вкалывай себе спокойно, — добавила она для полной ясности. — Какие вопросы?

— Я тебе сто раз говорила, что не могу позволить себе подобную роскошь! — Должно быть, спьяну Люся вдруг завелась. — На мне мать! Как я могу ее бросить? И взять с собой тоже не могу. Куда я ее потащу? В нашу однокомнатную скворечню? Она там сразу концы отдаст! Потому что привыкла к хорошей жизни, а с хорошей жизнью расставаться ох как трудно. Матери на даче комфортно, привольно. Она сама говорит: «Я здеся прям как в раю!» У нее там впервые за много лет есть собственная комната. Для пожилого человека это тем более важно… Ляльку бросить я тоже не могу. Хочется ей помочь, обеспечить нормальный быт. Девчонка работает как вол, содержит всю нашу шайку, как же ей не помочь?!

— Хочешь, помогай, хочешь, не помогай, хрен с тобой, на меня-то ты чего напустилась?! — заорала в свою очередь Нонка, махнула рюмку залпом и сразу резко снизила градус общения — от кипения до нуля: — Твоей Ляльке при ее доходах давно пора обзавестись домработницей.

— Она не выносит чужих людей в доме…

— Мало чего она не выносит! А с какой радости ты должна говно возить за ее семейкой?! Ишь, баре какие выискались! Превратили, понимаешь, нашу аристократку Люську в крепостную девку!

Как-то странно расхохотавшись, Нонка проглотила свой сардонический смех, с каменно-торжественным лицом поднялась и величественно удалилась.

Вернулась она не менее царственной походкой, держа в вытянутых руках, будто это бесценный старинный манускрипт, прозрачную голубую папку с какими-то бумагами, взмахом головы приказала расчистить место на столе, опустилась на стул, как на трон, и гордо тряхнула двойным подбородком.

— Ты думаешь, зачем я так настойчиво заманивала тебя три дня подряд? Выпить, покалякать за жизнь? Обижаешь! Короче, закрой глаза и открой рот. Хотя рот можешь не открывать, а то потом долго не закроешь. Давай-давай!

Когда по ее команде Люся открыла глаза, то, как и предполагала, ничего такого уж особенного не увидела.

— И что?

— Как что?! Кто это на фотографии?