Хелен Девитт - Последний самурай

Я похолодел. Можно было сказать: Людо, с любовью от отца. Через десять секунд в кухне не появится ни единого нового предмета, и однако все изменится.

Он держал ручку, и все это ему было не внове.

Пальцы, которые были то здесь, то там, держали ручку. Губы чуть-чуть надуты. Голубая рубашка, коричневые вельветовые брюки.

Он спросил: Как тебя зовут?

Дэвид.

Дэвиду, с наилучшими пожеланиями — нормально? спросил он.

Я кивнул.

Он что-то накорябал в книжке и протянул мне.

Мне показалось, что меня сейчас стошнит.

Он что-то спросил про школу.

Я сказал, что не хожу в школу.

Он спросил про это.

Я что-то сказал про это.

Он еще что-то сказал. Он был любезен. В волосах много седины; во время Попурри она вряд ли была.

Я сказал: А можно посмотреть, где вы работаете?

Он сказал: Конечно. Как будто удивился и обрадовался.

Я пошел за ним на верхний этаж. Дом другой, но Попурри они сыграли в его кабинете, какие-то книжки и вещи, наверное, по-прежнему у него. Не знаю, зачем мне надо было посмотреть, но мне надо было.

У него под кабинет был целый верхний этаж. Он показал мне свой компьютер. Сказал, что раньше там стояло много игр, но пришлось их снести, потому что он спускал на них много времени. Одарил меня обаятельной мальчишеской улыбкой. Показал мне свою базу данных по разным странам. Показал картотечные ящики с карточками разных книг.

На полке я увидел 10 книг автора, чью журнальную статью дала мне Сибилла. Я подошел и взял одну с полки. С автографом. Я сказал:

Они все с автографами?

Он сказал:

Я преданный поклонник.

Он сказал:

По-моему, он один из величайших англоязычных писателей столетия.

Я сдержал истерический смех. Я сказал:

Моя мать говорит, я смогу оценить его по достоинству, когда подрасту.

Он сказал:

А другие книжки тебе нравятся?

Я хотел было спросить:

Другие?

Я сказал:

На английском?

Он сказал:

На любом.

Я сказал:

Мне нравится «Путешествие на „Кон-Тики“».

Он сказал:

Возразить нечего.

Я сказал, что люблю «Амундсен и Скотт», и «Копи царя Соломона», и всего Дюма, и еще «Дурное семя» [97] «Дурное семя» ( The Bad Seed , 1954) — роман американского писателя Уильяма Марча о женщине, которая постепенно понимает, что ее восьмилетняя дочь систематически убивает людей. , и «Собаку Баскервиллей», и мне нравится «Имя розы», но итальянский сложноват.

Я сказал:

Я ужасно люблю Мэлори. Мне нравится «Одиссея». Я читал «Илиаду», но очень давно, слишком маленький был и не мог оценить по достоинству. Сейчас читаю «Сагу о Ньяле». У меня любимая сцена, где они ходят по землянкам, просят помощи, а Скарпхедин всех оскорбляет.

Он что-то проделывал с лицом — расширял глаза, отвешивал челюсть. Шутливо сказал: Кажется, она мне не попадалась.

Я сказал: Хотите «пингвиний» перевод посмотреть? У меня с собой.

Он сказал: Давай.

Я расстегнул рюкзак и достал перевод Магнуса Магнуссона. Исландский словарь стоит около £ 140 + я сказал Сибилле, что мы этого себе позволить не можем.

Я раскрыл книжку. Сказал: Тут всего пара страниц, и отдал ему.

Он листал и, читая, усмехался. Наконец вернул мне книжку.

И в самом деле, обхохочешься. Надо бы мне тоже купить. Спасибо.

Я сказал: Но перевод не очень похож на исландский оригинал. Трудно вообразить, чтобы викинг говорил я хочу попросить тебя, чтобы ты не вмешивался в наш разговор. По-исландски там Vil eg nú biðja þig Skarphéðinn að þú létir ekki til þín taka um tal vort. Хотя, конечно, у исландских слов не такой регистр, как у английских англосаксонского происхождения, потому что они не противопоставляются регистру латинизированного вокабуляра.

Он сказал: Ты знаешь исландский?

Я сказал: Нет, я только начал. Поэтому мне и нужен перевод.

Он сказал: А это не жульничество?

Я сказал: Это сложнее, чем со словарем.

Он сказал: Тогда, может, лучше со словарем?

Я сказал: Словарь стоит £ 140.

Он сказал: £ 140!

Я сказал: Ну, это разумно, спрос-то невелик. Его учат в университетах, если вообще учат; если тебе надо что-нибудь на исландском, можно только специально из Исландии заказать; кто будет покупать словарь? Если бы широкие слои населения внезапно проявили интерес, может, цена и упала бы или хоть библиотеки им бы обзавелись, но у людей же не разовьется интерес к тому, о чем они даже не слышали.

Он сказал: А у тебя как развился интерес?

Я сказал: Я читал какие-то «пингвиньи» переводы, когда был помладше. Я сказал: Интересно, что, согласно классической работе Хейнсворта о Гомере + эпическом цикле, якобы знак превосходства Гомера — богатство и широта, + однако, похоже, исландская сага прекрасна своим минимализмом. Можно сказать: ну ведь Шёнберг напрасно считал японские гравюры примитивными и неестественными — почему он ошибался?

Он опять шутливо распахивал глаза. Он сказал:

Я так понимаю, ты читал мою книгу.

Я не знал, что сказать.

Я сказал:

Я читал все ваши книги.

И он сказал: Спасибо.

Он сказал: Я серьезно. Мне давно не говорили ничего приятнее.

Я подумал: Сил никаких нет.

Я подумал про трех Узников Судьбы. В любую секунду можно встать и выйти за дверь. Я хотел выйти за дверь и хотел рассыпать намеки. Хотел упомянуть Розеттский камень и посмотреть, как до него доходит. Я не знаю, что хотел сказать.

Я уже собрался было что-то сказать, и тут увидел на полке «Птолемеевскую Александрию» Фрейзера. И простодушно воскликнул:

Ой, у вас есть «Птолемеевская Александрия»!

Он сказал:

Зря купил, конечно, но не устоял.

Я не спросил, откуда он о ней узнал. Наверняка кто-нибудь сказал ему, что это блистательная научная работа, которая должна быть в каждом доме.

Я сказал:

Ну, это замечательная книга.

Он сказал:

Мне от нее мало проку. А ты знаешь, что существовала греческая трагедия про Бога и Моисея? Там в конце она есть, но вся по-гречески.

Я сказал:

Хотите, я вам почитаю?

Он сказал:

Ой…

и сказал:

Ну да, почему нет?

Я взял с полки том II и начал читать, где Бог ямбическим триметром говорит Простри рукою жезл твой [98] Исх., 8: 16. , и по ходу переводил, а прочтя три строки, заметил, что ему скучно и он потрясен.

Я сказал:

В общем, вы поняли.

Он сказал:

Сколько тебе лет?

Я сказал, что 11. Сказал, в этом пассаже ничего нет сложного, любой прочтет, если поучит язык несколько месяцев, а я греческий много лет знаю.

Он сказал: Боже мой.

Я сказал, что это все ерунда, Дж. С. Милль начал учить греческий в три года.

Он сказал: А ты когда начал?

Я сказал: В 4.

Он сказал: Боже мой.

Потом сказал:

Прости, не хотел тебя смущать, но у меня самого дети.

Я смотрел в «Птолемеевскую Александрию» и думал: надо что-то сказать. Я сказал: А их вы чему учили? и он сказал, что формально ничему, но он сейчас о том, что они смотрят «Улицу Сезам» и это примерно их уровень. В форзаце лежал листок. Я сказал: А это что?