Александр Коперник - Каин Л. Избранное, расширяемое издание

Ментам, можно сказать, повезло — они могут пользоваться «властью». Так же называли бы пожарных, врачей, водителей муниципального транспорта и т.п., если б у них была власть. Мы, общество, превратили эту самую власть в средство дохода, мы, общество, не даём денег тем, кто, по идее, должен спасать нас и наших близких от опасности поймать шальную пулю. Мы не даём деньги тем, кто в итоге мог бы уберечь наших детей от героина, торговли оружием, взрывов в метро.

И кто же козлы-то? У одних средство производства — знания. У других — опыт и имя. У третьих — усидчивость и понятливость. У четвёртых — ловкость рук и никакого мошенничества. У пятых — нелегальные операции с валютой. У шестых — бандитизм. У седьмых — власть.

Тишина. Спокойно спит малыш, и

Вдалеке порой собака лает;

Каплет кран; дремоте нету края.

Спит малыш, тихонько ровно дышит.

Ты пришла. Ты села. Слишком звонко

Плащ скрипит крахмаленными швами.

Ты пришла. Ты села между нами.

Тише, смерть, не разбуди ребёнка.

Не просто так по городу кресты,

и кладбище бесформенное — город.

Он говорит, что скоро-скоро-скоро

исчезнешь ты; не будет слова «ты».

Сойдутся в точку миллионы троп,

и точка, как прицел, упрётся в стену:

в аптеки, перекрёстки и антенны;

и в мой уютный, тёплый, съёмный гроб.

Один, два, — давай считать, —

Три, четыре, пять, шесть.

Куб. И пространство есть

В кубе. Большой простор.

Крупная пустота.

И человек. Раствор

Памяти в пустоте.

Может молчать и спать.

Может несуществовать.

Может даже постичь

Время. Как солнце — тень,

Как молодость — паралич.

В кубе число. Числу

Хочется слышать звук

Времени. Скрежет. Стук.

Всей тишиной оно

Сыто уже. Но слух

Слаб в битве с тишиной.

Я — человек. Число.

Времени пленник. В куб,

Словно на трон — слугу,

Комната возвела.

И отделяет стекло

Бесчисленность от числа.

Так скоро поезд, люди на перроне

Уже стоят и ждут его гудка.

Он приползёт, и всё пространство тронет

В прощальном жесте тонкая рука.

Прощай, тревожно затрещат ключицы,

Забьётся сердце в угол, и в окне

Начнётся ночь, в которую не спится,

Начнётся мир, где равнодушен к ней.

Итак. Тишина. Окно.

Одно. За окном — темно.

И в комнате темнота…

Не так.

Итак. Темнота. Стена.

Одна. За стеной — она.

Она зажигает свет.

Нас нет.

Есть мечта — повалиться под поезд в метро.

После долгой бессонницы, там, на перроне

Задремать, чтоб как будто легонько перрон

Подтолкнул. И летящий гудок не обгонит

Эту чёрную птицу, снося лепестки

С головы, с чёрных глаз, с лобового сигнала.

Так желанно в гудке опустеют виски.

Столь желанная ночь в мир ворвётся, как жало.

Я помню всё. Из каждого колодца

Я чувствую: струится холод вверх.

Все эти дни в потоке звёздных вех,

В потоке, что и смертью не прервётся.

Всю радость и всё то, что дико жаль,

У памяти есть свойство искажать.

Я помню всё. История простая.

Искажена, возможно, но не суть;

Лекарство от неё уже несут,

И молча снегу вслед смотрю с моста я.

Я помню всё, но помню, как во сне.

Она смеялась и ловила снег.

Я знал всегда, что любовь заразна,

Что больно спать — а дышать опасно,

Что чёрный город такой же красный,

Не отпускающий из клешней;

А ты болезни любой страшней.

Я знал всегда, как не врал мне гром бы:

Болезнь пройдёт, но оставив тромбы.

Внутри меня часовою бомбой

Тебя я звал; без сомнений, но

Тепло влепило тебя в окно.

Я знал всегда о тебе мгновенной,

И жизнь была необыкновенной.

Всегда прошло, ты осталась в венах.

Не так уж больно на первый взгляд

Из десяти тысяч в ряд.

Он здесь — упрямо, словно на посту,

Сам неживой природно, но живыми

Излюбленный, скрипучий, старый стул,

За прошлый век изрытый ножевыми;

В его мечтах он был то мыс, то ял,

То с бурей бился, то лежал, как камень.

На нём сегодня долго ты стоял,

И нервно оттолкнул его ногами.

Я обошёл грозу бы,

Будучи не один;

Когда вырываю зубы,

Колют новокаин;

Но не дантист вызывает

В жизненный кабинет;

Когда людей вырывают,

Анестезии нет.

Начала у начал и прочего — начало

Я положил, порвав Дамоклов волосок;

Ты села на окне, ты пела и скучала,

Смотрела в серый день и дождь пила́, как сок.

Ты лошадей звала и плакала о ночи,

И прыгнула потом в открытое окно.

Помялась высота, впиталась в позвоночник…

А я не спас тебя, мне было все равно.

Выл ветер по тебе, певец скорбей и славы,

Мне было всё равно, о чем бы он ни выл;

Ведь я из рук своих ковал, ковал оправу —

Для сердца твоего, стеклянной головы.

Я плёл, ковал, паял, весна в окне кипела.

Я сделал всё, что мог, прошло немало лет.

И хрупкий гематит в оправу после вделал,

Влил кровь свою, как клей, и вышел амулет.

Его, пока ещё он не вошёл в привычку,

Я подарил тебе; и ты сказала мне:

«Я бросила тебя, а ты был безразличен.

Моя любовь — пуста. Твоя — пуста вдвойне».

Ах, какая сегодня случилась жара!

Кран подъёмный ссутулился, словно жираф,

зебра тянется в тень светофора.

Ах, какая жара. Даже больно зевать.

И ни шляпам, ни зонтикам, ни головам

перед этой жарой нету форы.

Хоть полжизни отдал бы я сразу

за полкружки холодного кваса.

Перекрёсток-сосед от машин чуть просел,

курят выхлоп из труб на сплошной полосе,

в вечной давке, железные кони;

чтобы нежные чувства заботой почтить,

я стою, ожидаю тебя. И почти

оплываю свечой на бетоне.

Таю, таю, как воск, и по воску

солнце жаркое едет повозкой.

После смерти моей останется профиль

«ВКонтакте», а в профиле — фото-фас;

имя — ложь, мысли — ложь, даже форма глаз

с некой фальшью, как будто её скрипты

самовольно подправили. Если ты

будешь верить, что нам по хорошему пофиг

на отсутствие жизни, то и для нас

будет место. Так смерть разлучить уже

не сумеет. Всех планов и чертежей

не послушав, в бессмертие сделай шаг.

В социальной сети навсегда душа

остаётся. Могучие облака

разделяют, властвуют, как река,

и дают нам шанс. На бессмертье шанс.

(Я уже всё стёр. И горит закат.)