Фабио Джеда - И в море водятся крокодилы

— Так и есть. А надежда на лучшую жизнь сильнее любого из чувств. Моя мать, например, решила, что мне вдали от нее, в опасности, но в поисках другого будущего, будет намного лучше, чем в опасности рядом с ней, но в постоянном страхе перед всем на свете.

Сев в автобус в одиночестве, я устроился на сиденье в конце салона, зажав сумку между ног. Я ни с кем, ни с каким перевозчиком не стал обсуждать свой отъезд, потому что мне не хотелось тратить деньги еще раз, чтобы заплатить кому-то за мою доставку до места назначения без проблем. К тому же один раз я уже ездил в Кум, навещал Суфи, и все прошло отлично.

День был прекрасный, я удобно расположился в кресле, прислонившись виском к стеклу, чтобы немного подремать.

Я купил иранскую газету. Мне казалось, что если вдруг полицейские нас остановят для проверки и увидят меня мирно спящим с иранской газетой в обнимку, они подумают, что все в порядке. Рядом со мной села девушка в парандже, от которой шел приятный аромат. Через три минуты мы тронулись в путь.

Мы проехали уже полдороги. Две женщины болтали с моей соседкой, они разговаривали о своих замужествах; мужчина читал книгу, а маленький ребенок, сидевший рядом с ним, возможно, его сын, напевал какую-то песенку, что-то вроде скороговорки. Итак, мы уже проехали полдороги, когда автобус начал притормаживать, сначала понемногу, затем все сильнее и наконец совсем остановился.

С моего места ничего не было видно. Я подумал, что это опять овцы и спросил:

— Что случилось?

Девушка ответила:

— Блокпост.

Телизия. Санг-Сафид.

Водитель автобуса нажал кнопку, и двери со свистом открылись. Прошли века, воздух застыл в неподвижности, все молчали, даже те, кому бояться было нечего, потому что они иранцы или потому что у них документы в порядке. Потом в автобус зашел первый полицейский. В одной руке он аккуратно держал за дужку солнечные очки, другой прикрывал рот, зевая.

Эти полицейские, они никогда не проверяют документы у всех подряд, потому что прекрасно видят, кто иранец, а кто нет. Они натренированы узнавать афганских нелегалов и всяких других. Заметив такого, они сразу тычут в него пальцем, подходят и приказывают показать документы, хотя прекрасно знают, что документов нет.

Мне хотелось превратиться в невидимку. Но у меня нет таких способностей. Я притворился спящим, потому что, когда ты спишь, тебя как будто нет, ну или почти нет, и еще потому, что, когда ты притворяешься спящим, ты вроде как ничего не делаешь, надеясь, что все разрешится само собой. Но полицейский оказался не дураком и увидел меня, даже несмотря на то, что я спал. Потянул меня за рукав футболки. Я продолжал делать вид, что сплю и даже слегка повернулся, как это иногда случается во сне. Полицейский пнул меня по голени. В этот момент я проснулся.

— Пошли со мной, — приказал он. Даже не спросил, кто я такой.

— Куда?

Он не ответил. Посмотрел на меня и нацепил солнечные очки, хотя внутри автобуса царил полумрак.

Я взял свою сумку. Извинился перед девушкой рядом со мной, прося разрешения пройти, и снова ощутил ее аромат. Я брел по проходу автобуса, чувствуя на спине тяжелые взгляды всех пассажиров, и эти взгляды жгли мне шею. Как только я ступил на землю, автобус все с тем же пневматическим свистом закрыл двери и уехал. Без меня.

Рядом стояла небольшая казарма, перед ней — машина.

Телизия. Санг-Сафид.

Барабаны в ночи.

Телизия. Санг-Сафид.

— Я могу заплатить, — сразу сказал я, — я могу оплатить депортацию.

У меня действительно была пачка денег, заработанных на стройке. Но они то ли не слышали меня, то ли не хотели слышать. Один из полицейских, здоровенный иранец, втолкнул меня в дверь. На короткое мгновение я представил пыточную камеру, всю заляпанную кровью, с рассыпанными по полу обломками костей, колодец, заполненный черепами, яму, достигающую центра Земли, маленьких черных насекомых, снующих по стенам, и брызги кислоты на потолке.

Что они могли делать в этой комнате?

Готовить, вот что.

Горы грязных тарелок и кастрюль, которые следовало помыть.

— Советую постараться, — заявил огромный иранец. — Губки вон там.

Я потратил не один час, сражаясь с остатками соуса и прилипшего к тарелкам риса. Кто знает, сколько лет эти кастрюли дожидались меня. Когда я мыл приборы и тарелки, привели еще четырех афганских мальчишек. После того, как мы закончили уборку на кухне, они собрали всех пятерых и отвели разгружать и загружать машины и фургоны: когда был багаж или прицеп, который надо досмотреть, полицейские звали нас, и мы бросались разбирать его. Закончив досмотр, они снова звали нас: поставить ящики и чемоданы на место, расставить коробки и так далее.

Я пробыл там три дня. Когда уставал, садился на землю, прислонившись спиной к стене, опустив голову на колени. Если приезжала машина, и ее нужно было разгрузить или загрузить, приходил полицейский. Он поднимал нас пинками, приговаривая: «Подъем!» Мы вставали и шли работать. Вечером третьего дня меня отпустили. Не знаю почему. Четыре остальных мальчика остались там, и я никогда их больше не видел.

В Кум я пришел пешком.

В Куме живет как минимум миллион человек — это я узнал позже, — но если посчитать всех нелегалов на фабриках, где обрабатывают камень, полагаю, это число удвоится. Фабрики по обработке камня здесь повсюду. Я тоже благодаря Суфи устроился работать на одну из них, ту же, где работал и он.

Нас было человек сорок-пятьдесят. Меня поставили на кухню — готовить обед и ходить за продуктами. В отличие от Исфахана, в Куме я был единственным, кто выходил с фабрики — как раз чтобы купить продуктов. Я подвергался большой опасности, но как я мог этого избежать?

Помимо готовки, я мыл пол и протирал пыль в офисе директора фабрики. А если надо было сделать что-то еще, например заменить заболевшего или перенести какую-нибудь вещь, тоже звали меня. Кричали «Эна!» иногда даже не оборачиваясь, кричали и все, как будто я уже был рядом, словно я обладал способностью материализоваться по первому зову. Короче, я был мастер на все руки. Думаю, можно и так сказать.

На эту фабрику привозили каменные глыбы, и нужно было разрезать их, используя гигантские машины, некоторые больше моего дома в Наве. Там стоял ужасающий грохот и повсюду текла вода. Все носили сапоги (обязательно) и пластиковые фартуки, а кто-то даже закрывал уши наушниками, но со всей этой водой на земле и каменной пылью в воздухе находиться в добром здравии и не болеть, как всем бы хотелось, было очень сложно. Не только сохранить здоровье, но и остаться живым здесь было непросто. Или целым.

Время от времени случалось, что какой-нибудь рабочий, поставленный управлять машинами, этими огромными машинами, которые дробили камни, как глину, которые нарезали их, как масло, по невнимательности совал в них руку или ногу. Мы много работали, иногда по четырнадцать часов в день, а когда ты так устаешь, рассеянность неизбежна.