Фабио Джеда - И в море водятся крокодилы

Действительно, никто никогда не выходил со стройплощадки.

Строительная площадка была не просто домом.

Строительная площадка была миром.

Строительная площадка была Солнечной системой.

Первые месяцы ни Суфи, ни я и носа не показывали со стройплощадки. Мы боялись иранской полиции. Мы боялись оказаться в Телизии или Санг-Сафиде, и если вы не знаете, что это такое, то только потому, уж поверьте, что вы никогда не были афганским беженцем в Иране, потому что все афганские беженцы в Иране прекрасно знают, что такое Телизия и Санг-Сафид. Центры временного пребывания. Легендарные. Два концлагеря, судя по тому, что я позднее узнал о концентрационных лагерях: не знаю, понятно ли я объясняю. Территория без надежды.

В Афганистане достаточно было лишь произнести их названия, чтобы высосать из комнаты весь воздух, как из вакуумного пакета для продуктов. Солнце меркло, листья опадали. Рассказывали, что полицейские там заставляют людей подниматься на холмы — а они там очень высокие, — неся на плечах покрышку от грузовика, а потом забираться в нее, и толкают ее с вершины вниз на камни.

Когда я был в Афганистане, я встретил на улице двух мальчишек, сошедших с ума. Они разговаривали сами с собой, кричали, мочились под себя. И кто-то, если я правильно помню, сказал мне, что они побывали то ли в Телизии, то ли в Санг-Сафиде.

Примерно три дня спустя после нашего с Суфи приезда я увидел группу рабочих, которые обсуждали, кто из них должен куда-то пойти и что-то сделать. Я шел быстро, с ведром в руке. Но остановился послушать.

— А куда вы собираетесь пойти? — спросил я.

— За покупками.

— За покупками? Наружу?

— Ты когда-нибудь видел магазины на стройплощадке, Энайат-джан? Каждую неделю кто-то должен ходить за покупками, — сказал один из пожилых. — За последние пару месяцев я ходил три раза. Теперь очередь Халеда. Он всего лишь один раз ходил.

— Да. Но три недели назад! Сколько времени не ходил Хамид? А? Сколько? Два месяца! Даже больше!

— Неправда! Я в прошлом месяце ходил, забыл, что ли?

— Тебе, Хамид, от пыли совсем память отшибло.

Вот оно как, получается, только один в неделю, один из тех, кто здесь уже давно, один из тех, кто знает город, покупает продукты на всех. Берет такси и отправляется покупать все, что необходимо, в особый магазин, склад, где есть всего понемногу, а хозяин его — друг, и затем сразу же возвращается. Даже нет времени выпить чая или перекусить. Он возвращается, и расходы делятся на всех. Готовят вместе, едят вместе, убирают вместе. У каждого свое дело. У каждого своя очередь.

В конце концов в тот день поехал Хамид. Я видел, как он садился в такси. Я крикнул:

— Удачи, почтенный Хамид!

— Ба омиди хода, Энайатолла-джан.

— Берегись полиции, — сказал я.

— А ты берегись извести. Мешок дырявый.

Известь сыпалась мне на башмак. Я побежал к прорабу. В конце дня я остался ждать дядю Хамида у ворот, я был уверен, что его поймали — даже представлял его катящимся вниз с холма в Телизии внутри покрышки, — когда увидел облако пыли за поворотом, и то же самое такси, в которое он садился днем, промчалось вдоль стены стройплощадки и остановилось передо мной. Багажник до отказа был забит пакетами. Я помог Хамиду выгрузить их и отнести наверх.

— Спасибо, Энайатолла-джан.

— Не за что, дядя Хамид. Все прошло гладко? Ты видел полицию?

— Никого не видел. Все хорошо прошло.

— Страшно было?

Хамид на мгновение бросил раскладывать коробки с рисом и бобами. Застыл в неподвижности.

— Я никогда не боюсь, Энайат, — сказал он, — и боюсь всегда. У меня уже давно не получается отделить одно от другого.

— Ты когда-нибудь был в Исфахане, Энайат?

— Нет.

— Мне говорили, он очень красивый.

— Как-то я искал фото в Интернете. Нашел много фотографий площади, носящей имя Имама Хомейни, мечети Шейха Лютфаллы и моста Хаджу. А еще узнал, что не очень далеко оттуда находятся руины Бама. Это крепость построена из самых больших в мире кирпичей. Вскоре после того как я уехал, ее разрушило землетрясение.

— Должно быть, это удивительные места.

— Но я в то время об этом не знал. В Иране есть такая поговорка: «Исфахан несфе джахан», что означает «Исфахан — центр мира».

— Ну да. Твоего тоже, Энайат?

Должен признаться, на случай, если вдруг кто-то прочтет эти строки — кто-то из мужчин, кого я встретил в Исфахане, — я бы хотел, чтобы они знали, поскольку сказать им это я, наверно, никогда бы не смог: там, на стройке, мне было хорошо. Поэтому спасибо вам.

Мы очень много работали, это да. Мы работали по десять-одиннадцать часов в день без перерыва. Но больше там особо и делать было нечего.

Что касается денег, все закончилось благополучно. Через четыре месяца начальник стройки прекратил отдавать наше жалованье перевозчику, как было условлено, и начал платить нам.

Я хорошо помню свою первую зарплату: сорок две тысячи туманов.

Когда я заплатил свою часть ежемесячного взноса на покупки, у меня еще осталось тридцать пять тысяч, что примерно составляло тридцать пять евро, потому что в то время тысяча туманов равнялась, если не ошибаюсь, одному евро. Эти тридцать пять тысяч туманов были все в банкнотах. Тогда я первый раз вышел со стройплощадки, озираясь по сторонам, заглядывая за каждый угол, держась как можно ближе к домам, и, несмотря на страх, тайком отправился в ближайший магазин, где обменял все банкноты на монеты; так мне казалось, что у меня намного больше денег. Я нашел железную коробочку с замком, чтобы хранить деньги. По вечерам, когда работа заканчивалась, я забивался в свой уголок, открывал железную коробку с навесным замком, доставал из нее все монеты и пересчитывал их — одна, две, три, — хоть я и пересчитал их уже миллион раз. Бумажки считать легче, но зато из монет можно выстраивать башни. Это восхитительно.

Когда денег начало становиться больше — каждый месяц я получал свою зарплату, но способов потратить ее было не так уж много — и гора монет перестала помещаться в коробке, я сменил тактику. Я брал банкноты, клал их в полиэтиленовый пакет и туго перетягивал его резинкой, а затем прятал в разных местах на стройплощадке, так чтобы знал об этом только я. Заворачивал деньги тщательно, чтобы они не промокли или мыши их не погрызли.

Суфи вдруг решил уехать. Мы даже поссорились из-за этого. Не помню точно, как это получилось, помню только, что мы даже не попрощались, и я потом долго-долго переживал. А вдруг мы виделись в последний раз?

Никогда не знаешь, какое коленце выкинет жизнь в следующее мгновение.

— Я уезжаю, — сообщил он однажды вечером. — В Исфахане слишком опасно.

— И куда ты поедешь?

— В Кум.

— А почему в Кум? Чем он отличается от Исфахана?