Джеффри Евгенидис - А порою очень грустны

Леонард неотрывно смотрел на ее маленькие груди, обтянутые свитером. Он точно знал, что ему делать. Дождавшись, пока она поднимет мусорный пакет над прилавком, он взял его и сказал:

— Знаешь что? Раз твоего папы нет.

Ухватив ее запястья, он потянулся вперед и поцеловал ее. Не долгим поцелуем. Не глубоким. Просто чмокнул в щеку, до крайности удивив ее. Глаза ее расширились.

— Счастливого Рождества, Хайди. Счастливого Рождества. — И он вихрем вылетел за дверь, на улицу.

Теперь он ухмылялся, как ненормальный. Закинув мусорный пакет за спину, словно матрос, он зашагал по улице. Эрекция прошла. Он пытался вспомнить, какую дозу принял утром, и думал, не следует ли ее чуть-чуть увеличить.

Логика его гениальной идеи основывалась на одном предположении: что маниакальная депрессия отнюдь не является недостатком — наоборот, это преимущество. Это признак, сформировавшийся в процессе отбора. Будь это не так, «расстройство» давно исчезло бы, выродилось бы среди популяции, как все, что не увеличивает шансы на выживание. Преимущество было очевидно. Преимущество состояло в энергии, в творческих способностях, в ощущении едва ли не гениальности, которое в данный момент испытывал Леонард. Невозможно было сказать, сколько великих исторических личностей страдали маниакальной депрессией, сколько научных и художественных открытий пришло людям в голову во время маниакальных приступов.

Он прибавил шагу, торопясь домой. Вышел из города, снова миновал озеро, дюны.

Когда он вошел, Мадлен сидела на диване, уткнувшись своим прекрасным лицом в экзаменационную брошюру.

Леонард швырнул мусорный пакет на пол. Не говоря ни слова, он подхватил Мадлен с дивана и понес в спальню, положил на постель.

Расстегнув ремень и сняв штаны, он стоял перед ней, ухмыляясь.

Махнув рукой на обычные предварительные шаги, он стащил с Мадлен колготки и белье и нырнул в нее, стараясь забраться как можно глубже. Такой дивной твердости он давно не испытывал. Он дает Мадлен то, чего ей никогда не сможет дать Филлида, и тем самым пользуется своим преимуществом. Ощущения в районе кончика были сильнейшие. Едва ли не плача от удовольствия, он воскликнул:

— Я люблю тебя, люблю!

Он сказал так, не покривив душой.

Потом они лежали, свернувшись клубком, переводя дыхание.

Мадлен произнесла с хитрой, счастливой улыбкой:

— Похоже, тебе и правда лучше.

Тут Леонард сел. В голове у него больше не толпились мысли. Мысль была только одна. Скатившись с кровати на колени, Леонард взял руки Мадлен в свои, такие большие. Он только что понял, как решить все свои проблемы: личные, финансовые и стратегические. Одна гениальная идея стоила другой.

— Выходи за меня замуж, — сказал он.

Прежде Митчеллу ни разу в жизни не пришлось сменить даже детской пеленки. Он никогда не ухаживал за больным, на его глазах никто не умирал, и вот теперь он оказался здесь, в окружении множества умирающих, и его работа состояла в том, чтобы помочь им умереть покойно, в сознании того, что их любят.

Последние три недели Митчелл работал волонтером в Доме для умирающих бедняков. Он приходил туда пять раз в неделю, работал с девяти утра до начала второго, делал все, что потребуется. Его обязанности были многочисленны: он раздавал мужчинам лекарства, кормил их, делал массаж головы, присаживался к ним на койку, чтобы пообщаться, смотрел им в глаза и держал их за руки. Всему этому не нужно было специально учиться, и все-таки Митчелл за свои двадцать два года, прожитые на этом свете, почти ничего подобного прежде не делал.

Он путешествовал уже четыре месяца, побывал на трех континентах, в девяти странах, однако Калькутта казалась первым настоящим местом из всех, которые он посетил. Причина отчасти состояла в том, что он был один. Ему не хватало общества Ларри. Перед тем как Митчелл уехал из Афин, когда они строили планы встретиться опять весной, разговор обходил стороной мотивы, по которым Ларри решил остаться в Греции. То, что Ларри теперь спит с мужчинами, в мировом масштабе ничего не меняло. Однако их дружба — и в особенности ночь в Венеции, когда они напились, — представлялась теперь в непростом свете, и оба чувствовали себя неловко.

Если бы Митчелл способен был ответить Ларри взаимностью, сейчас его жизнь, возможно, шла бы совсем иначе. Но все сложилось так, что ситуация выглядела весьма комичной, в шекспировском духе: Ларри любит Митчелла, который любит Мадлен, которая любит Леонарда Бэнкхеда. То обстоятельство, что он очутился один в беднейшем городе на земле, где никого не знал, где не было телефонов-автоматов, а почта работала медленно, если и не положило конец этому романтическому фарсу, то дало Митчеллу возможность уйти за кулисы.

Было и другое объяснение тому, что Калькутта показалась Митчеллу настоящим местом, — он приехал сюда с определенной целью. Прежде, в других странах, он просто осматривал достопримечательности. И единственное, что он мог бы сказать о своих путешествиях, — они были вехами на его паломническом пути, приведшем сюда.

Первую неделю он провел, осматривая город. Побывал на мессе в англиканской церкви, в крыше которой зияла дыра, а прихожанами были шестеро восьмидесятилетних стариков. В коммунистическом театре он высидел трехчасовую постановку «Мамаши Кураж» — на бенгальском. Он прошелся взад-вперед по Чауринги-роуд, мимо астрологов, которые гадали на полинявших картах таро, и цирюльников, стригших волосы, присев прямо на тротуар. Уличный торговец подозвал Митчелла посмотреть на его товары: пара очков и старая зубная щетка. Бесхозная канализационная труба на дороге оказалась достаточно просторной для семейства, обосновавшегося внутри. В банке, в очереди перед Митчеллом, стоял бизнесмен, на руке у которого были часы с солнечной батарейкой. Полицейские-регулировщики на улицах по выразительности жестов не уступали Тосканини. Коровы были тощие, с накрашенными глазами, словно фотомодели. Все, что Митчелл видел, пробовал на вкус или обонял, было для него удивительно.

Как только его самолет приземлился в Калькуттском международном аэропорту в два часа ночи, Митчелл понял, что Индия — место, где затеряться проще простого. В город он ехал в почти полной темноте. Сквозь занавешенное заднее окно такси просвечивались ряды эвкалиптовых деревьев, обрамлявших неосвещенное шоссе. Добравшись до квартала многоквартирных домов, он увидел темные громады. Свет шел лишь от костров, горевших посередине развязок.

Такси привезло его в общежитие Армии спасения на Саддер-стрит, там он и обосновался. Его соседями по комнате были тридцатисемилетний немец по имени Рюдигер и парень из Флориды по имени Майк, бывший продавец бытовой техники. Втроем они обитали в маленьком домике через дорогу от перенаселенного основного здания. Вокруг Саддер-стрит размещался туристический район города, совсем небольшой. Через дорогу от общежития стоял обсаженный пальмами отель, где обслуживали бывалых путешественников по Индии, в основном британцев. В нескольких кварталах, на улице Джавахарлала Неру, находился «Оберуа-гран» с швейцарами в тюрбанах. В ресторане на углу, угождая вкусам туристов попроще, подавали банановые блинчики и гамбургеры из мяса буйвола. Майк утверждал, что еще через улицу можно раздобыть ласси с гашишем.