Чума в Бедрограде

Нельзя.

Гуанако тоже совался несколько раз в лазарет, видел студентов и безо всякой медицинской подготовки врубался: прав Попельдопель, ничего они жрать не будут, кроме шрапнели с анчоусами. А что до долгов Порту, то с учётом ситуации, сложившейся на рынке твири, актинии слабой соли погоды уже не сделают. Без толку Максим возмущался.

Впрочем, долго не провозмущался — погудел с утра, а днём, как известно, уже пропал.

Наверное, терпеть не может актинии слабой соли.

— …Нет, я всё понимаю, — отверг Попельдопель какую-то Димину оправдательную речь, которую Гуанако упустил. — Стресс, да. Два грузовика с шоколадом им на что? Скопцы им на что? Не знаю, переодень Ройша в женское платье и пусти погулять по курятнику! Если не поможет, я положу их всех под транквилизаторы. Извини, Дима, но так работать невозможно.

Ах да, пикантная подробность: за студентов в борделе вообще и их бодрость духа в частности взялся отвечать, конечно же, Дима. Для бодрости духа есть ещё Охрович и Краснокаменный, но отвечать за студентов, конечно же, должен кто-то похожий на медика. И кто-то похожий на медика, конечно же, собственную бодрость духа от этого стремительно теряет.

Гуанако покачал головой:

— Ройш в платье может быть расценен как политическая акция.

— Попробуем Ройша без платья? — в тон ответил Дима. — Студента часто сравнивают с собакой — мол, всё понимает, а сказать не может. Ну вот они и сейчас ведут себя как собаки. Большие, усатые и лицемерные, которые кладут тебе голову на колени и тяжко вздыхают, клянча печенье. Не должно им сегодня быть так плохо, как они малюют. Может, пойти жестоким путём и задать сочинять эссе про Вилонский Хуй? И мозги займут, и подготовка к экспедиции.

Гуанако снова вернулся к мысли о ненаписанных йихинских трудах по методике дрессировки. Всем бы пригодились.

Дима ведь изо всех сил понимает запертых в борделе студентов (лучше б не понимал, и так загонялся полночи из-за этой случайной смерти об дверной косяк), но и Попельдопеля тоже понимает. Тоже изо всех сил.

— Сергей Корнеевич, — ухватился за подброшенную идею Ларий, — накидайте для письменных работ хороших дискуссионных вопросов, а?

Гуанако («Сергей Корнеевич», брр!) малость оторопел. Ну взрослые люди, ну сколько лет на истфаке извилины гнут! Ларий, конечно, вроде как просто секретарь, но есть ведь преподаватели (скольких, не знающих ни о какой чуме, запихнули в исследовательскую группу для экспедиции?). Есть Охрович и Краснокаменный — они отличные специалисты, как бы ни выёбывались. Есть Ройш — он (так, между прочим) древний мир и читает.

Но «накидать хороших вопросов» просят Гуанако.

Ему несложно, времени и сил у него это не отнимет, но как-то стрёмно вообще-то.

Стрёмно признавать, но (видимо) бывают связи такого рода, в которые один раз вляпался — и всё, так и живи.

Нет, это Гуанако сейчас даже не про всякие порочные связи со всякими габриэлями евгеньевичами, хотя и в них, конечно, не без того.

Это Гуанако сейчас про архетипические вертикали учитель-ученик или, например, тюремщик-заключённый (совсем другая история, но). Они не всегда срабатывают, они срабатывают, наверное, один раз на миллион — но Гуанако, леший еби, умудрился собрать в своей биографии все разы со всех окрестных миллионов.

И хуй с ними, с дискуссионными вопросами для эссе, не в них подстава. Подстава в том, что вся Университетская гэбня смотрит в рот Гуанако и свято верит, что Гуанако («Сергей Корнеевич») всё может, всё знает, а чего не знает, то сообразит на месте. Потому что блядь да, учитель-ученик.

Ларий не скрывает, что смотрит в рот и свято верит. По Охровичу и Краснокаменному так и не скажешь, но вчера, когда пропал гипотетически зачумлённый Максим, стало ясно — да, смотрят, да, верят.

И даже Максим сутки назад смотрел и верил, хоть и страшно не хотел терять весомость и самостоятельность в своих глазах. Оттого и сбежал? Возможно, да только ну нахуй такие фантазии.

Кто ж знал сорок восемь лет назад, что некие студенты (совершенно потерянные, трогательно-злобные) из некоего выпуска (печально известного контрреволюционным движением) так легко приручаемы.

Йыха Йихин, почто ж ты оставил потомков без своих гениальных методик дрессировки?

— Обеспечьте меня бумагой с карандашиком, Ларий Валерьевич, — покорно вздохнул Гуанако. — Щас накидаю. И это, подбросьте им соответствующий роман Габриэля Евгеньевича. Пусть приобщаются к прекрасному — прекрасному уже всё равно, если у него чума.

— Точно! — Ларий мгновенно кинулся к книжным полкам. — Как же мы сами не сообразили? Он же писал про Хуй, он же Габриэль Евгеньевич, студенты его художественную писанину с руками оторвут.

— Ну хоть посмертно принесёт пользу общему делу, — мрачно, но удовлетворённо поддакнул Попельдопель.

Гуанако хмыкнул.

Габриэль Евгеньевич (был?) писатель. Габриэль Евгеньевич в далёкой юности даже, кажись, с семестр посещал занятия в ПТУ Поэтов и Литераторов, но быстро забил на это неправедное дело. Если б не писательство Габриэля Евгеньевича, не завязалось бы у них с Гуанако столь прочных порочных связей, пару раз трахнулись бы — и дело с концом.

Гуанако познакомился с Габриэлем Евгеньевичем на экзамене. Не своём, чужом — Гуанако той зимой досрочно защитил кандидатскую и в весеннем семестре начал полноценно преподавать, но нагрузка была ещё плёвая, вот и соглашался подсобить всем, кто бы ни попросил. Заглянул в летнюю сессию за методичкой к одному приятелю, а тот взвыл: весь вечер уже сижу, все сдали, последний придурок остался, всё не идёт отвечать. В общем, приятель этот сбежал домой, расписавшись в ведомости, а послушать последнего придурка и как угодно его оценить попросил Гуанако.

Гуанако к придурку присмотрелся, зафиксировал бледность, замученность и отсутствующий взгляд, а ещё тонну макулатуры на столе. Думал — ну, результаты старательной подготовки к ответу, подхватил с собой и свалил в курилку, чтоб придурок остался один, расслабился и перестал психовать.

В курилке Гуанако натурально чуть не умер, подавившись дымом и хохотом.

Макулатура оказалась не экзаменационной, а художественной. Рукописью романа она оказалась. А роман оказался, простите за выражение, о духовных исканиях Набедренных времён образования Революционного Комитета.

Короче говоря, к концу своего четвёртого курса Габриэль Евгеньевич закончил эпическое полотно про Набедренных, который, мол, не Революции хотел и не идеологии переворачивания деревьев, а донести до широких народных масс истину скопнического учения .

Первый идеолог Всероссийского Соседства и блядские скопники!

Публика в экстазе.

А самое крутое заключалось в том, что полотно хоть и было сплошным искусством, а не наукой, но Гуанако ещё в курилке с одного взгляда разглядел, что материалов к полотну перекопана хуева туча. И (как бы это сказать, чтоб не святотатствовать?) при помощи определённых логических манипуляций на этой хуевой туче материалов действительно представлялось возможным доказать, что так оно всё и было у Набедренных с учением скопников.