Чума в Бедрограде

— Он не настолько суров, чтобы бежать в Афстралию при помощи ног.

Охрович и Краснокаменный пристально уставились на Гуанако как на ответственного за поиски Максима в Порту. Гуанако только сокрушенно покачал головой, подтверждая слова Лария. Охрович и Краснокаменный на это продемонстрировали пластический этюд «Габриэль Евгеньевич в печали». Попельдопель хмыкнул и тоже уставился на Гуанако:

— У них — то есть у нас, то есть у нашей гэбни — должен быть какой-то выход. Перенести эту несчастную встречу, прийти без Максима…

Гуанако ещё немного помолчал как идиот.

Идиот с идиотским планом действий.

— Это исключено, — отрезал Ларий. — Экстренная встреча, созванная по причине чрезвычайных обстоятельств, должна состояться в течение суток с момента подтверждения запроса. И будет считаться состоявшейся только при наличии на ней обеих гэбен в полном составе.

— Сколько там до истечения суток? — осведомился несгибаемо оптимистичный Попельдопель. — Ведь хватит же ещё времени, чтобы пристрелить кого-нибудь из Бедроградской гэбни. Я правильно понимаю, что тогда они тоже не смогут явиться?

— Нам определённо импонирует ваш ход мысли!

— Садитесь в гэбню вместо Максима! — оживились Охрович и Краснокаменный.

Они бы вылили на Попельдопеля ещё много восторгов, но Ларий слишком громко и убедительно опустил чайник на стол.

— Это моя вина, — гораздо тише чайника высказался он. — Я не должен был отправлять запрос так рано — до того, как Максим дал согласие. Он был в ярости. И он прав.

Все как-то очень нехорошо заткнулись.

Ларий, конечно, отправил запрос, но инициировал-то встречу Ройш. Ройш во всём виноват? А если бы ещё в субботу девочка-без-диктофона потрудилась нажимать кнопки поточнее, все бы вообще жили припеваючи! Девочка виновата?

Гуанако поморщился.

Всё это гнилые разборки: у кого в Университете, спрашивается, нет своей доли вины в сложившейся ситуации? Даже Попельдопель, не совавшийся в политику, — и тот отличился, проебал чуму (возможно) у Габриэля Евгеньевича. Ну и что, что всего через пару часов после того, как услышал о ней впервые. Ну и что, что стадия была (если была) ранняя, что сотрясение мозга тоже, скорее всего, было. Попельдопель-то всё равно сейчас постоянно косится в сторону завкафского кабинета, хоть и полон радужных надежд на то, что оно всё как-нибудь устаканится.

И сидят теперь все, пересчитывают молча свои грехи перед заранее похороненным Максимом.

Блядство, невыносимое блядство, которое невозможно терпеть.

— Во всем виноват я, — очень бодро и очень радостно провозгласил Гуанако. — Я придумал Университетскую гэбню!

Блядство, именно что.

— Зачем? — вылетело у Попельдопеля. — В смысле, я не это имел в виду, в смысле, глупый вообще-то вопрос, извини, я…

Гуанако едва не расхохотался.

— Да нормальный вопрос, — отмахнулся он. — Только поздновато уже такими вещами интересоваться. Предлагаю считать, что я просто поехал крышей на блядской Колошме.

Так что там говорил покойный профессор Гуанако про историографию?

Что она (в известной степени) является скорее искусством, нежели наукой?

Хуйню интеллигентскую он говорил, вот что. Потому что главное в историографии — кто из очевидцев дольше проживёт. Кто проживёт — тот и прав.

Университетскую гэбню придумал не Гуанако, а Гуанако и Хикеракли — живой (тогда) член Революционного Комитета со вторым уровнем доступа к информации, решивший навестить некоего безымянного заключённого после того, как последний «развалил Колошму». У Хикеракли с Колошмой своя история, вот ностальгия в жопе и заиграла, видимо.

Ностальгия Хикеракли принесла Гуанако приятного собеседника (о да, лакать самогон и задавать дурацкие вопросы о Революции!), печатную машинку Начальника Колошмы в камере (коснуться рефлекторно перстней из её выломанных кнопок) и постоянный приток алкоголя и сигарет через охранников впоследствии (почти пригодилось во время вспышки степной чумы).

О том, что ностальгия Хикеракли принесла Университету гэбню, Гуанако обычно предпочитал не вспоминать. Изначальный план был не таков, разговор вообще не об этом шёл, кто ж знал, как оно в результате получится —

И ещё много разных несостыковочек на любой вкус, цвет и размер.

А в результате — ну да, Университетская гэбня.

Возвращаясь к вопросу историографии, в которой Хикеракли понимал побольше многих (столько противоречащих друг другу мемуаров о Революции за всю жизнь накропал!), остаётся только напомнить, что прав тот, кто прожил дольше.

Поэтому — извиняй, мёртвый Хикеракли. Что правда, а что нет в истории учреждения гэбни Университета, самолично решает теперь несколько менее мёртвый Гуанако.

А он ничего никому рассказывать не хочет.

— Я в ситуациях нехватки меня на важных мероприятиях всегда говорил, что заболел, — подал голос Дима. — Или проспал. И всегда все верили. Давайте вы скажете, что проспали?

Гэбня Университета в составе Лария, Охровича и Краснокаменного, сиротливо сгруппировавшаяся у секретарского стола (синхронизация, неуютно без четвёртого?), смерила Диму крайне тоскливыми взглядами.

Даже Охрович и Краснокаменный не желали извергать традиционного фонтана комментариев по поводу и без, а это уже точно никуда не годится.

Придётся обойтись без предварительной юридической консультации Ройша.

— Бля, — Гуанако для храбрости отхлебнул чаю с твиревой настойкой. — Кончайте страдать.

Надежда, мгновенно нарисовавшаяся на лицах всех присутствующих, только злила: «Сергей Корнеевич всё может, всё знает», леший еби.

— Если — если — мы не сочиним в самое ближайшее время лучших вариантов, худший вариант у нас имеется, — негромко продолжил он. — Утром я нашёл в Порту людей, согласных от своего имени поучаствовать в террористической акции, которая не позволит Бедроградской гэбне отвлечься сегодня на экстренную встречу по поводу чрезвычайных обстоятельств, поскольку у них самих приключатся дополнительные и неожиданные чрезвычайные обстоятельства, — Гуанако ещё раз задумался, как комично всё это звучит. — Я готов спешно организовать подрыв десятилетнего юбилея Первого Большого Переворота.

Охрович и Краснокаменный оголтело зааплодировали.

Гуанако выдохнул и заржал.

— Честное слово.

— Да здравствует кольцевая композиция, — прищёлкнул языком Дима.

Гуанако всю ночь терпел и не делился с ним запасным планом (надо было сначала всё устроить, а потом уже трепаться), но очень надеялся (имеет же Гуанако право хоть изредка на что-то надеяться сам?), что Дима оценит.

Как бы там ни было на самом деле, официальное обвинение, с которым он десять лет назад попал на Колошму, гласило: Гуанако С. К. (он же заключённый №66563) идеологически руководил успешно пресечённой попыткой подрыва Первого Большого Переворота.