Чума в Бедрограде

Андрей вежливо и доходчиво объяснял не видящему подвоха Максиму, что за те самые расшифровки на руках у гражданских лиц Бюро Патентов по голове гладить не станет. Что Бедроградская гэбня хотела бы повременить с санкциями, пока Университет подтверждает свои права, но в этом конкретном деле не может — слишком опасно, слишком скандально. Что действовать надо сейчас.

Действовать означало «отправить виновных в добыче и хранении информации неположенного уровня доступа на Колошму».

Виновных означало «Диму и Габриэля».

Расшифровки нашли у Димы в сумке, но причастность Габриэля у Бедроградской гэбни сомнений не вызывала — он зачем-то оставил полторы карандашных строчки на полях, графологическую экспертизу уже провели. «Без протокола, некогда было, — смущённо пояснил Андрей, — а карандаш и вовсе можно стереть».

А потом смутился совсем: мол, если допросить Габриэля, будет шанс выяснить, откуда расшифровки вообще взялись, а если исключить его из цепочки — не будет, Дима ведь уже не признался. И, вероятно, не признается, потому что просто-напросто не знает. Знает, вероятно, Габриэль, но если он не будет упомянут в деле, вся ответственность ляжет на Диму. Придётся обозначить в обвинении, что он укрыл источник утечки.

«Чем ему это грозит?» — уточнил окончательно растерявшийся Максим.

Андрей помялся, закурил и отвёл глаза: «Расстрелом».

Максим оторопел. Да, он хотел бы уберечь Габриэля от Колошмы, но не такой же ценой!

Не такой ценой, но из-за двери, под которой Максим с Андреем всё не могли определиться, что же делать, вышел Дима.

Он уже тогда умел с лёгкостью принимать решения, идущие поперёк чьей угодно воли.

Удивление на грани оцепенения, попытки отговорить, протест с нотой благодарности — всё давно смешалось в памяти Максима; через столько лет он помнил лишь, как сам прятал взгляд, когда тем вечером пришёл лично сказать Габриэлю «вам больше ничего не угрожает».

Вам.

Он просто не мог смотреть, как Габриэль скручивает одеревеневшими пальцами савьюровую самокрутку, как судорожно проглатывает вместе с дымом бессмысленные теперь вопросы.

«Уходя под конвоем, Дима говорил, что его жертва бессмысленна, потому что вы всё равно наложите на себя руки, узнав о ней, — не выдержал Максим. — Я никогда не был поклонником его специфического чувства юмора, но в данном случае…»

Габриэль даже улыбнулся: «Наверное, он тоже был немного не в себе. Более в его духе было бы пошутить, что я, услышав, лишусь чувств, нечаянно ударюсь головой о печатную машинку и на неопределённый срок впаду в кому».

Максим инстинктивно сделал несколько шагов вперёд, желая обнять, прижать, хоть как-то успокоить. Поймал себя в последнюю секунду, вспомнив, что не получал разрешения.

«Вам не стоит держать это всё в себе, сейчас не время», — аккуратно предложил он.

Время ведь действительно было сложное — Габриэлю через пару дней предстояла защита докторской, без которой он не смог бы занять завкафское кресло вместо отправлявшегося в том году на покой Воротия Саныча. А без завкафского кресла было бы сложнее пробить для него должность полуслужащего при Университетской гэбне, дабы окончательно обезопасить от дальнейших неприятностей.

«Действительно, сейчас не время, слишком много дел, — отвернулся Габриэль. — Максим, у вас тоже есть дела и вы тоже на нервах. Я благодарен вам, но, право слово, моё моральное состояние — не ваша головная боль».

Моя, хотел возразить Максим, ты давным-давно стал моей головной болью, — но сдержался. «Ты» в таком контексте прозвучало бы нагло, «вы» — глупо.

Когда на следующий день после защиты докторской Габриэль не появился на факультете и не обнаружился дома, Максим бессчётное количество раз пожалел, что сдержался. Быть может, не сбеги он тогда так быстро, Габриэль бы и правда выговорился, пережил, смирился — вместо того, чтобы после защиты, употребив за раз весь домашний запас наркотических веществ, идти в Порт.

Про Порт и наркотики вызнал Святотатыч: быстро нашёл кого-то, кто опознал Габриэля по фотокарточке и рассказал кое-какие детали. Самого Габриэля — не нашёл.

Максим был зол и совершенно потерян, но тут среди студентов (студентов, которые и не подозревали о существовании власти в Университете и её сложностях!) поползли слухи, что Габриэль какого-то лешего у Бедроградской гэбни. Теперь, когда вопрос с расшифровками закрыл своим самоубийственным решением Дима, а Габриэль официально получил статус полуслужащего, которым можно было бы при желании кое-как оправдать проклятые бумаги! И гэбня Университетская почти клюнула, Максим и Ларий почти отправили запрос к фалангам на официальное разбирательство относительно неправомочных задержаний лиц, находящихся под протекцией Университета.

Ситуацию спасли Охрович и Краснокаменный: почуяли неладное, разговорили студентов, нашли источник слухов. Этим источником оказалась четверокурсница с кафедры истории науки и техники — общительная, привлекательная девушка, привыкшая к случайным знакомствам с самыми разнообразными людьми. Слух ей принесло как раз такое случайное знакомство: подсел в баре некто, рассказал про то, как она хороша, заказал коньяку, слово за слово, услышал, что девушка учится на истфаке, и сделал загадочное лицо. Та заинтересовалась, стала задавать вопросы. Собеседник поддался и поведал — по страшному секрету, только такой прекрасной деве! — что он в этом баре околачивается как раз из-за истфака. Младший служащий Бедроградской гэбни, занят важным делом, имеющим отношение к задержанию Онегина Габриэля Евгеньевича. Ах, вы не знали? Да, задержан, да, Бедроградской гэбней. Да, совершенно точно, сам видел.

Разумеется, сейчас вся эта история до смешного напоминала Максиму начало чумы.

Совсем до смешного: младший служащий Бедроградской гэбни представился девушке Александром.

Когда Охрович и Краснокаменный убедительно попросили, она даже нашла оставленный Александром телефон и напросилась на свидание. Охрович и Краснокаменный с трудом, но опознали-таки в нём Гошку, голову Бедроградской гэбни. Смекнули: если голова Бедроградской гэбни знакомится с истфаковскими студентками, чтобы невзначай сболтнуть, что Габриэль у них, значит, Габриэля у них искать не надо. Провокация: Университет отправит официальный запрос к фалангам, а Бедроградская гэбня возмутится клевете и потребует не менее официальной сатисфакции.

По нынешним меркам — ерунда. По тогдашним — кошмар.

Кошмар, спровоцированный аналогичной ерундой со стороны Университета: уже тем самым вечером, когда Максим ходил говорить Габриэлю, что Дима добровольно согласился на расстрел, Ройш поднял тонны кодексов и разъяснил остальным головам Университетской гэбни, что их обманули по неизвестным причинам. Расстреливать за расшифровки нельзя — по крайней мере, без прямого указания от Бюро Патентов. Диме полагалось только заключение на Колошме.