Чума в Бедрограде

— Лажовая цель была, — упрямо продолжил Соций. — Не в гэбне ж в самом деле проблема, а в людях в ней и вокруг неё.

Гошка не ответил, посмотрел куда-то в сторону. Андрею очень захотелось прикоснуться под столом, подбодрить — Андрей всё ещё не смирился с тем, что надо идти на какие-то там уступки университетским. Не надо, ну нет же!

Соций и Бахта цепляются сейчас за компромисс, потому что устали, они ведь не всерьёз, их ведь можно переубедить, но для этого нужно время и Гошка. Гошка бы напомнил им, почему и за что шла эта война. Но в последние два дня Гошка был сам не свой, пустил на самотёк дела в своей гэбне — вот теперь всё и трещит по швам.

Идёт трещинами, которые снились Андрею после похода к Молевичу.

— И, ёба? — нахмурился 66563.

— И ты, ёба, пиздуешь из этого города со своей кассахской шлюхой и прочими толпами мертвецов, которые у тебя в кармане, — командирским тоном начал излагать условия Соций. — Спаливать и сдавать вас обратно Колошме мы не будем, но уж дать ваши фотоснимки с чужими именами и правильными легендами своим служащим можем легко. Увидят в городе — уебут. Хочешь — отсиживайся в Порту, но чтоб тихо. Будешь лезть в наши дела — и в Порту как-нибудь найдём, есть способы.

— Командир, ты сейчас всерьёз всю эту волну гонишь? Ты всерьёз думаешь, что я тут такая значимая фигура, вокруг которой надо столько шуму поднимать?

— Мы не хотим об этом думать, — вступился Бахта. — Никогда больше не хотим об этом думать, не хотим гадать, кто какая фигура и вокруг кого вихри крутятся.

— Заебала до смерти ваша размазанная власть, — согласился Соций. — Виноват, не виноват, значимый, незначимый — нет своего наплечника, еби подальше. Все ебите, сколько бы вас там ни было. Ясно?

— Ясно, — 66563 кивнул. — Ещё чего вам отрезать и в рот положить?

— Смену состава гэбни, — отдал очередной приказ Соций. — Нынешние — психи, им веры уже нет.

— Мы понимаем, что это сложно, — продолжил за него Бахта. — Но у вас и так перемены из-за самовольного увольнения Молевича, можно под эту же лавочку и остальное провернуть. Возможно, имеет смысл оставить кого-то одного из прежнего состава. Это не даст работе гэбни сильно забуксовать в процессе перестройки. Но перестройка нужна.

Охрович и Краснокаменный проехались взглядами по Бедроградской гэбне туда и обратно. Вздохнули.

— Вас просто достала шутка про Александра.

— И костюмированные вечеринки.

— Вы несчастные люди без чувства юмора.

— И чувства вкуса.

66563 аутично пробормотал:

— Такие масштабные перемены не совсем в юрисдикции Университета.

— Ну приехали, — насел на него Гошка. — Как Молевичу уходить — так у вас специальные инструкции, согласно которым только действительный сотрудник БГУ им. Набедренных может в Университетской гэбне сидеть, а как отвечать за свои слова — так в кусты? Может, упразднить-таки вашу гэбню как факт?

— Головой думай, — скривился 66563. — Не захотят наверху радикально реформировать состав, просто не дадут из Университета уволиться и всё.

— Положение о Трудоустройстве почитай, — фыркнул Гошка.

— Устав Университета почитай, — отзеркалил недовольство 66563. — Ту часть, которая не к студентам относится. Ответственность преподавателя перед вверенными ему юными долбоёбами и вся хуйня. Там есть на чём сыграть, если надо. Мне самому так дважды заявление об уходе с кафедры заворачивали, только Колошма и выручила.

— Да сжечь его пора, этот Устав, — раздражённо затих Гошка, сморщившись от очередного неловкого движения простреленной рукой.

— Разберётесь, — прервал перепалку Соций. — И это, блядь, добавьте штрих к парадному портрету: кто ж таки заразил завкафов дом? Принципиальный вопрос уже.

Вот сдался Социю этот завкафов дом! Андрей устало потёр глаза.

66563 на вчерашней встрече правильную ставку сделал — Соция клинит на предательстве в рядах своих, он даже за завкафский дом именно поэтому так уцепился. Хочет узнать, «кто в Университете падла».

Ох.

66563 издал какой-то неопределённый звук: мол, он ещё вчера свои соображения высказал. Нет, мол, соображений.

Охрович и Краснокаменный, разумеется, приняли удар на себя.

— Вас интересует, какой человек?

— Мы бы сперва посоветовали разобраться с вопросом «мы или вы».

— Ответ на него не представляется самоочевидным.

— Настоящая синхронизация работает только у нас двоих. Ваша — жалкое подобие.

— Вам ведь даже чтобы мысли понять нужно пользоваться ногами!

— Мысли — и ногами. Чуете подвох?

— Ноги далеко от головы. Неизбежны провалы коммуникации.

— И потом, разве важно, кто заразил нашего любимого Габриэля Евгеньевича?

— Мы все здесь прогрессивные и профессиональные люди, ориентированные на результат.

— Результат: все живы, кроме чумы.

— Может, лучше обнимемся?

С одной стороны, их подколки про «мы или вы» нервировали.

С другой стороны, Андрей никогда не думал, что будет настолько согласен с каким-либо практическим выводом Охровича и Краснокаменного.

Все живы, давайте обнимемся.

Давайте, клоуны в розовых костюмах.

Соций оглядел клоунов с недоумением — не верит, что ответа нет, хочет знать наверняка. Бахта ухмыльнулся — находит своё какое-то странное удовольствие в абсурдности ситуации. Гошку сейчас гораздо больше занимает собственная рука.

Андрей выдохнул облегчённо. Поверил на миг, что всё уже закончилось.

После чего университетская сторона напомнила вдруг, что она сегодня представлена не только 66563 и Охровичем и Краснокаменным.

Не только.

— Случайность, — второй раз за все переговоры подал голос Смирнов-Задунайский, — просто случайность. Все так много и так искренне задаются этим вопросом, что невольно становится ясно: виноватого-то нет. Габриэль Евгеньевич заразился, и все попытались этим воспользоваться, но так неловко и бессмысленно, что получившаяся история в итоге как-то не напоминает продуманный план. Случайность, чья-то ошибка. Тот, кто ошибся, вряд ли хотел того, что вышло, он может даже не помнить об этом — не помнить о своих деяниях вообще нынче модно, — с бесцветной полуулыбкой он чуть развернулся к Гошке. — Потому что если кто-то целенаправленно и осознанно заразил Габриэля Евгеньевича, то о нём можно сказать только одно: какой же он всё-таки глупый, этот кто-то.

Смирнов-Задунайский ни разу не взглянул на Андрея, пока говорил.

Это было очень, очень заметно — они ведь сидели друг напротив друга, при таком расположении трудно и странно избегать зрительного контакта.

У Смирнова-Задунайского почему-то совсем тихий, безэмоциональный голос и голубая рубашка Савьюра, под Савьюра, как у Савьюра.

То, что он говорил, — здраво и рационально, а ещё до отвращения человеколюбиво, только эта любовь тоже какая-то безэмоциональная, бесцветная, плоская: люди несовершенны, все люди несовершенны. Люди — грязь, то есть скорее пыль, то есть всё это ерунда, кто кого подставил, кто кого заразил; мог — любой, потому что любой — пыль, так какая к лешему разница, оставим эти танцы, оставим, оставим, кому сдались нудные выяснения, всё равно это уже ни на что не влияет, всё равно ничего не вернёшь, так оставим танцы и немного милосердия для виновника, оставим его в покое, оставим, оставим, оставим.