Чума в Бедрограде

Андрей же когда-то мог — мог! — при помощи этого несчастного кода болтать от скуки, неужто сейчас он не сумел верно воспроизвести простейший сигнал?

Непростительная, невозможная оплошность.

Гошка ответил коротким сигналом непонимания.

Чересчур коротким — тем, при котором нет разницы между «не понял, продублируй» и «не понял, зачем и почему».

Андрей даже не узнал по реакции, таки сбился он сам или нет.

Не узнал.

Не открывать пока что глаза, ни в коем, ни в коем случае не открывать.

Андрея даже почти не беспокоило, как это выглядит со стороны, — у всех здесь присутствующих такой недосып, что, например, закрытые глаза в качестве устранения дискомфорта от специфики освещения все поймут, не заострят внимание. Главное — держаться усталым, а не испуганным.

Закрытые веки тут же задрожали, перестали слушаться.

Перестали слушаться учебников Института госслужбы («не увлекаться потенциально травмирующим объектом или ситуацией, как можно быстрее прервать взаимодействие, лучше — физически, если невозможно — найти способ не воспринимать или воспринимать неполноценно») и порывались послушаться 66563 (он же только что долбил про отрубание канала восприятия как о мощном методе насильственной эскалации проблемных переживаний).

Леший.

Андрей не понимал, как сейчас вести себя оптимально даже на уровне «смотреть или не смотреть на голубую рубашку».

Успокоиться не получалось. Принудить себя сказать Гошке под столом что-то ещё — тоже. Хотя нужно же сваливать отсюда, сваливать немедленно, это наркотики, наверняка наркотики, нужно дать понять своей гэбне — орать, бить ногами, просить помощи.

Но ведь и ронять лицо не следует!

Пусть и лицо с закрытыми глазами.

Ни к порту ни к городу всплыло в памяти тоже учебничное что-то, но ещё отрядское, из углублённого курса древнеросской истории — у Андрея же все курсы были углублённые, из него же растили в специальном отряде специального неведомого кого. Вспомнилось, как жили отшельники, люди, сами выкинувшие себя из нормальной социальной среды, потому что боялись влияния «шельм» — злых духов, бесов, леших (во времена древних росов их и так называли — «отшель м ники»).

Чтобы шельмы не подбирались близко, не дурманили и не дурачили, отшельмники всегда чётко регламентировали все свои действия. В один день можно есть, в другой — мыться, но никак не вместе: одновременно двух злых духов, приходящих этими путями, не сдержишь. В один день можно углубиться в дремучий лес, в другой — подняться на гору. В один день ходишь с повязкой на глазах, в другой — с затычками в ушах. Но каждый день с повязкой ходить нельзя, как нельзя выкалывать глаза — шельма приспособится, выучит твои привычки и так верней обманет.

Вот потому появившиеся гораздо позже, уже при Четвёртом Патриархате, скопники — неправильные, ненастоящие отшельмники, хоть и самые известные. Долговременное, а тем более постоянное ограничение не обеспечит защиты от шельм.

Андрей сам настолько удивился полезшим из него вдруг отрядским знаниям, что открыл глаза.

И в первые мгновения ничего не произошло: Смирнов-Задунайский сидел себе тихо. Бахта призывал сворачивать переговоры («а то на юбилей не явимся» — точно, ещё же юбилей, когда уже выдастся хоть минута поспать?). Соций и 66563 опять довольно жёстко, но не слишком напряжённо о чём-то спорили («кража аппаратуры» — какой аппаратуры? А ведь было что-то совсем недавно, было-было, но память молчит, не подсказывает, что именно). Гошка вполголоса ругался на простреленную руку и покрикивал на Охровича и Краснокаменного («младшие служащие, не умеющие стрелять» — тоже что-то такое, что должно быть понятным, простым и понятным, но почему-то почти не вызывает отклика— то же что-то, что должно быть понятным, простым и понятным, но ьи, они сами озвучили. ит твои привычкиомого кого найти способ).

Зато Андрей вдруг сообразил, птичьи или собачьи у Охровича и Краснокаменного костюмы.

Грифоньи, они сами озвучили, только сначала не вспомнить было, кто такие «грифоны». А грифоны, согласно всё тому отрядскому углублённому курсу, — это же просто волки с совиными крыльями и головами, жуткие мифические звери, лучшие охранники от вторжений. Даже деревянные или каменные грифоны, поставленные при входе в дом, отваживают воров. Настоящие же грифоны просто рвут в клочья своими когтями и клювами случайно приблизившихся к их обиталищу путников, а иногда даже могут по доброй воле служить каким-нибудь выдающимся людям с мистическим даром.

То, что дореволюционное правительство исправно чеканило на аверсе некоторых монет грифонов, — любимая финансовая шутка Революционного Комитета: «деньги от людей охраняют специально выдрессированные чудища». Андрей же учил всё это, в специальном отряде специально не учили Революцию, но Андрей — учил, ему было можно и нужно, ему нужны были и шутки про грифонов, и прочие детали, и всё на свете, его готовили стать профессионалом высочайшего класса, он должен многое знать и уметь, его же готовили, готовили, готовили —

И специальный отряд — ещё целая одна ниточка к реальному миру без шельм: Смирнов-Задунайский ведь тоже оттуда, такое вот глупое совпадение, такие глупые совпадения бывают только в реальном мире. Тоже оттуда, хоть они и не пересекались вовсе, Андрей ведь жил почти без контактов с другими детьми, был всегда при педагогах, Андрея же готовили, а Смирнова-Задунайского — не готовили, его наоборот, совсем наоборот —

Взрослый Андрей из Бедроградской гэбни давно уже знал, к чему, зачем и по какому именно экспериментальному направлению пускали когда-то в расход Смирнова-Задунайского, рано оставшегося без хотя бы формальной защиты в виде отца, и других таких же. Взрослый Андрей понимал: именно то экспериментальное направление — ещё не худшее, что может случиться, там хотя бы системность, хотя бы достаточное количество ресурсов, хотя бы контроль сверху от Медицинской гэбни, да и исследования сплошь воспитательно-когнитивные, а не медикаментозные на зародышевом уровне — как у печально известной и шибко самостоятельной лаборатории, через которую прошли психи из гэбни Университетской. Вот та лаборатория — это кошмар, а специальный отряд — ну что специальный отряд? Взрослый Андрей читал документы Медкорпуса по специальному отряду в Бедрограде, что-то критиковал вслух Виктору Дарьевичу, что-то его впечатляло — но уж точно не конкретная история со Смирновым-Задунайским.

…А маленький Андрей из специального отряда не знал ничего и никого.

Неопределённость страшнее чёткой картины.

Непонятный, известный исключительно по слухам ужас где-то там в спальнях, учебных аудиториях и физкультурных залах вроде и легче игнорировать, но когда вдруг не получается, когда в оставленной на столе педагога ведомости какие-то полугодовые цифры по аутоагрессии — от побегов из отряда до суицидов, — остаётся только как можно осторожнее класть ведомость на место, осторожнее, осторожнее, под тем же точно углом, точно так же обратно закатывать машинально распрямлённый краешек и надеяться .