Чума в Бедрограде

Но тут объявился Андрей, отрядский отличник с трогательной тетрадочкой для записей на допросах в руках, привёл хлипкие обвинения 66563 в порядок, фактически придумал сам, за что того стоило изначально сажат’, закрепил эффект сваленным на 66563 убийством Начал’ника Колошмы.

Поступил на службу в Бедроградскую гэбню и узнал, что своими действиями прикрыл от гнева Бюро Патентов зарвавшихся столичных. Жутко злился, смешной.

— Андрей Эдмундович ведь, сам того не зная, помог Столичной гэбне, — пока что разговор с фалангой далеко от Колошмы не ушёл, — или зная ?

Остатки Бедроградской гэбни хором загоготали.

— Богатая у вас фантазия, — первым очухался Гошка. — Такого мы ему ещё не вменяли!

— Не хватит оснований для ПН4 — обязательно используем эту идею, — истерически покивал Бахта, вспоминая вечное Андреево «как их земля носит, да лучше б тогда мои обвинения 66563 завернули».

Фаланга всё поглядывал, поглядывал на них со сдержанным любопытством и вдруг поставил диагноз:

— Вы очень хорошо относитесь к Андрею Эдмундовичу.

Повисла неудобная пауза, за которую Бахта Рука успел осознат’, как глупо всё это выглядит со стороны: сидят три человека, честно пытаются навсегда отрезат’ от себя четвёртого, но, отвечая на каждый вопрос об этом четвёртом, скатываются в воспоминания — правильные, весёлые, прямо-таки тёплые. Как будто нет никаких обнесённых складов и побега в неизвестном направлении.

— Мы работали вместе девять лет, — Соций закурил. — Какого ещё отношения можно ожидать?

Фаланга неопределённо качнул головой:

— Расследованию необходимы все подробности происходивших внутри гэбни процессов. Это займёт много времени, да и Комиссия ещё не собрана. А сейчас у нас с вами так, общение с целью составить приблизительную картину, — он посмотрел в потолок, пожевал губу, изобразил непринуждённост’ и светским тоном добавил: — Ну и кто убил Начальника Колошмы?

Вот прикопался.

— Не Андрей, — дружелюбно и односложно ответил Гошка.

— Вряд ли вас на самом деле волнуют наши фактические знания о ситуации, имевшей место вне сферы нашей ответственности, — осудил методы фаланги Соций. — Спрашивайте прямо.

— Хорошо, — согласился тот. — Как вы могли доверять человеку, с некоторой вероятностью причастному к покушению на голову своей гэбни?

Да, был там скользкий момент за три дня до непосредственно смерти Начал’ника — будто бы кто-то из гэбни собирался травит’ его ядом не ядом, но какой-то дрянью. А с подобной дрянью Андрей всегда умел обращат’ся, недаром он потом заведовал всеми медицинскими вопросами в Бедроградской гэбне.

— Очень просто, — Гошка пожал плечами. — Весь развал Колошмы произвёл на Андрея сильное впечатление — первая гэбня, да и возраст такой, подходящий для впечатлительности. Отсутствие синхронизации, перекос власти в сторону кого-то из голов, несогласованная самодеятельность — это с тех пор его любимые кошмары.

— За которые к нему сейчас применяют право нейтрализации четвёртого, — резонно заметил фаланга.

Гошка пожал плечами ещё выразительней:

— Фрайдизм. «Страхи рано или поздно овеществляются и поглощают личность» — или как там в оригинале?

Иногда у Гошки прорезается эрудиция, хот’ он и твердит, что книжки пишут-читают те, у кого силёнок не хватает действительно важными делами занимат’ся. То, что сам он при этом вес’ма и вес’ма начитан, — производственная тайна, известная разве что родной гэбне.

Бахта Рука некстати вспомнил, что Андрей-то Фрайда недолюбливает. Оскорбился бы, если б узнал, что его тут с фалангой с позиций фрайдистских неврозов разбирают.

— Да и без фрайдизма всё ясно, — Бахта Рука понимал, что говорит это как будто бы для Андрея, чтобы тот не возмущался и не шипел, когда потом за каким-нибуд’ длинным пойлом вроде джина они будут вспоминат’ ПН4.

Вспоминат’ — будут, но не с Андреем.

— Поделитесь мнением, Бахтий Цоевич, — не давал расслабит’ся фаланга.

— Колошма ест людей, — просто сказал Бахта Рука, точно этих трёх слов достаточно, чтобы понят’, о чём он, но одумался и пояснил: — Специфическое учреждение со специфическими условиями, которые накладывают отпечаток. Не могут не накладывать, ничьей личной вины или слабости тут нет. Место такое — сами знаете, степняки его дурным обзывали до всякой колонии. Это всё предрассудки, конечно, но колония-то сильно лучше не сделала. Там ничего нет, только камеры и степь, и люди от этого сходят с ума потихоньку. И не одни заключённые, жизнь гэбни Колошмы несильно лучше — допросы, допросы, допросы, а больше ничего, вообще ничего . Лучше ничего и не хотеть, всё равно ведь не будет — разумнее сразу отказаться от любых потребностей. И поэтому даже те, кто вырвался, остаются со своей персональной Колошмой в голове, от такого уже не избавишься.

Бахта Рука не соврал ни в чём, кроме вывода. В то, что персональную Колошму не вытрясти из головы, он не верил — он же видел, как это было у Андрея.

И саму Колошму тоже видел, включая одиозного Начал’ника — давно, до Андрея и даже до Соция и Гошки, в совсем другом составе Бедроградской гэбни Бахта Рука катался туда по делу — вызволят’ служащего, попавшего под раздачу ни за что.

Колошма была жуткая, жуткая и вязкая, не спасала даже широкая, просторная степ’.

Наоборот, получалос’ только хуже — больше пустоты, от которой не спрятат’ся и не убежат’, из которой не ускакат’ на коне и не уехат’ на такси. У степняков никогда не было лошадей, а у гэбни Колошмы — служебного транспорта, им незачем, потому что некуда. Им не сест’ за рул’, не погонят’ по шоссе, пяляс’ на убегающие звёзды фонарей, снимая накопившееся напряжение. Не завалит’ся в заведение с музыкой, выпивкой, хорошим меню и незнакомыми, разодетыми, шумными людьми, не зайти в киоск за газетой, не перекинут’ся парой приветливых и бессмысленных реплик с девушкой на кассе.

Газеты на Колошму привозят с курьером и двухдневным опозданием.

Вернут’ся оттуда в нормальную жизн’, тем более в Бедроград, — праздник само по себе. У Андрея были жадные глаза и очен’, очен’ твёрдое понимание, как много на самом деле значит всё то, чего на Колошме у него не было: газеты, заведения, такси — и синхронизация.

— Травма Колошмой, говорите? — привычка фаланги жеват’ губу раздражала.

— Даже ничего не понимая в травмах и прочей психологии, — весомо пробасил Соций, — стоит иметь в виду, что опыт никуда не девается. Если опыт рассинхронизации уже есть, повторять его менее страшно, нежели в первый раз. Хотя бы с бюрократических позиций.

Что они все трое сейчас несут?

Говорят одно, думают другое, решили трет’е — и наматывают эти круги без конца. Фаланга понукает их кнутом своих наводящих вопросов, рассматривает как под микроскопом, никуда не торопится — хочет узнат’, как же так вышло, что в Бедроградской гэбне один голова заказал смертельный вирус, устроив критическую рассинхронизацию. А Бедроградская гэбня, её остатки, очен’ хотят, чтобы фаланга не узнал, что вирус общий, синхронизированный, но ничего это не отменяет, раз Андрей сбежал.