Игорь Губерман - Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Нервная система любого живого существа от рождения оснащена инстинктами — программами поведения, без которых обладатель не выжил бы в борьбе за существование. Сами названия инстинктов исчерпывающе говорят об их предназначении: оборонительный, пищевой, родительский, продления рода. Есть еще ориентировочный инстинкт — рефлекс «что это такое?». Любое событие во внешнем мире вызывает у живого существа реакцию, определяемую одним из этих инстинктов: нападение или бегство, заботу о потомстве, настороженное любопытство, половое стремление. Таких реакций множество, поскольку жизнь немыслимо разнообразна. Но если с неким событием, вызывающим вполне определенную (основанную на инстинкте) реакцию, совпадает по времени какое-нибудь другое, порой незначительное, лежащее в стороне от главных интересов существования, то теперь и оно может вызвать такую же реакцию. Спасая глаз от струйки воздуха, мы на мгновение закрываем его — инстинкт безопасности работает безотказно и стремительно. Если вдуванию воздуха будет предшествовать какой-либо звук, наш мозг довольно быстро это совпадение уловит, и теперь уже только при звуке мы будем привычно закрывать глаза. Установилась временная связь — условный рефлекс.

Павлов работал с собаками. Дают мясо — у собаки выделяется слюна. Перед кормлением несколько раз вспыхивает лампочка. А после только вспыхивает лампочка — у собаки течет слюна. Из цепочек (порой — очень сложных) таких временных связей и состоит значительная часть взаимоотношений мозга с внешним миром. Значительная, но не вся. И притом — самая элементарная.

Павлов и его соратники говорили: жизнь любого живого существа — это непрерывные ответы и реакции на запросы и требования окружающей среды. Меняющийся мир воздействует на органы чувств, и эта информация, пробуждая многочисленные временные связи (образованные ранее), определяет поступки и действия животного или человека.

Мозг уподоблялся телефонному узлу: поступил сигнал, телефонистка соединила с соответствующим номером (соответствие — результат жизненного опыта), и абонент ответил — совершается действие. Связь четкая, многообразная и жестко определенная. Жизнь выглядела набором превосходно налаженных ответов на воздействия внешней среды, а мозг — панелью управления с богатым набором кнопок. Жизненная ситуация через органы чувств по нервным проводам нажимает одну из кнопок, и выдается заученное действие.

Это и в самом деле объясняло многие проявления работы мозга. Только далеко не все. С какими, например, инстинктами могла установиться временная связь (предполагающая прошлый опыт), когда человек впервые совершал какие-либо новые действия: учился ездить на велосипеде, бежал по незнакомой пересеченной местности, осваивал балетный этюд или балансировал на канате?

На ковре два борца. Мгновенные перехваты, броски, обманные движения, стремительные перемены поз. Великое многообразие действий, каждое из которых имеет сиюсекундную цель: захват, подножку, уход. Кто же подсказал эту цель? Ведь сознание явно не участвует в каждой мелочи схватки, оно просто не поспевает за ее темпом, все происходит как бы машинально.

А как угадывает мозг, какие мышцы надо срочно включить, чтоб удержать в равновесии человека, поскользнувшегося на льду? Осваивающего незнакомое сложное движение — в воде ли, на земле или в воздухе?

Исследователи называли свою тему очень точно: двигательная задача. Как ее решает мозг в каждом конкретном случае, можно было только гадать. И — записывать, фиксировать все видимые движения человека при решении поставленной задачи. Этим и занимались сотрудники Бернштейна в нескольких его лабораториях.

Сам Павлов прекрасно понимал, что его работами положено только начало. На одной из своих знаменитых сред, когда сотрудники, специально собираясь, обменивались идеями, он как-то говорил: «…Когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод, то это условным рефлексом назвать нельзя. Это есть случай образования знаний, уловление нормальной связи вещей…» Павлов еще не знал (а если бы узнал, то очень бы расстроился), что вскоре после смерти его имя превратят в икону, а одновременно — в дубину, которой будут бить всех, кто думает хоть чуть иначе и продвинулся вперед. У советской империи был один вождь, одна идеология, один признанный лидер в каждой науке.

А что же Николай Александрович? Была война и голод в эвакуации, возобновление работы в Москве, быстрое написание книги «О построении движений». Его даже торопили: книга была подспорьем и для врачей, восстанавливающих навыки движения у раненых. Книга вышла в сорок седьмом году, в следующем году профессор Бернштейн стал за нее лауреатом Сталинской премии. Открывались замечательные перспективы новых исследований, но уже маячила на горизонте дикая и страшная кампания по борьбе с безродными космополитами. Сначала появились наглые ругательные статьи в специальных журналах, а потом этот визгливый хор коллег весомо поддержала газета «Правда» — в те года авторитет в последней инстанции, после ее хулы можно было ожидать даже ареста. Суть обвинения проста: Бернштейн порочит достижения Павлова и «расшаркивается перед многими буржуазными учеными». Перед тем, как выгнать изо всех лабораторий, профессора Бернштейна еще всячески шельмовали на коллегиальных собраниях. Мне очень запомнился его рассказ о наивной девочке-аспирантке; не в силах понять, что происходит, она выступила и со слезами на глазах сказала:

— Вы, наверное, так ругаете Николая Александровича, потому что думаете, что он еврей, да?

И в зале засмеялись даже самые матерые хулители, вчера еще являвшие почтение и преданность. Директор одного из институтов, где была лаборатория Бернштейна, лично разбивал молотком стеклянные таблички на дверях. А очень многие при встрече больше не здоровались, а то и шмыгали на другую сторону улицы. Один из друзей Бернштейна както раз ему сказал, ища согласия, что время наступило — кошмарное. На что Николай Александрович ему решительно и непреклонно возразил: «Что вы, время — замечательное: все люди — как в проявитель опущены: сразу видно, кто есть кто!»

Отовсюду изгнанный, он несколько лет жил тем, что делал рефераты иностранной научной периодики — благо, знал языки. После наступило время нищенской пенсии. Весь этот период — полный провал в перечне его публикаций. Но думать ему никто не мог помешать. Кто-то из приятелей, встретив его как-то на улице, спросил: вы до сих пор нигде не работаете? Что вы, ответил Николай Александрович, я все время работаю, я просто до сих пор нигде не служу.

Если верить классической формуле, что вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то все советское естествознание тех лет проистекало по сюжету «Герасим и Муму». В угоду взбалмошной идиотке-барыне (а точней — ее бесчисленной челяди) немые ученые топили свое самое заветное: картину мироздания, представления о жизни, научную свою честь, достоинство профессии, идеи и мысли.