Синтия Роджерсон - Я люблю тебя, прощай

Сегодня Аня пришла, прибежала под дождем. Дождь льет, будто небо порвалось. Волосы у нее мокрые, и от этого лицо, недолго, становится некрасивым. Я это заметил. В первый раз вижу, что она не всегда красивая. Я больше не влюбленный.

— Аня, — говорю я немного погодя, когда мы отдыхаем, голые, с закрытыми глазами. Ее голова — вот здесь, у меня на груди. — Я тебя люблю.

— Да, я знаю.

— Но ты осторожная, да?

— Осторожная? Хочешь сказать, насчет этого? Чтобы никто не прознал?

— Пожалуйста, ты должна быть очень осторожная.

— Почему? Ты не хочешь, чтобы меня вывели на чистую воду? — Она садится, у нее на шее янтарное ожерелье из Суконных рядов.

— Нет. Не хочу, чтобы тебя вывели на чистую воду.

— А жениться на мне не хочешь? Ты не настолько любишь меня?

— Перестань! Я люблю тебя, я настолько люблю тебя. Kocham cie! [28] Я тебя люблю ( польск. ). Но ты сама не хочешь за меня замуж, так? Смотри, как я живу. А твой муж, он ведь очень… очень важный, да? Учитель. Отец твоего ребенка. И зарабатывает хорошо.

— Ты тоже учитель. Ты преподаешь философию!

— Только в Кракове. И та работа не очень хорошие деньги. И вообще она кончилась. В колледже, больше нет философии там.

— Значит, ты ревнуешь? Ревнуешь к нему!

— Нет. Не ревнивый я.

— Неправда! Ревнивый! И хочешь на мне жениться! Ну, признайся!

— Нет, не хочу! — И это действительно так.

— Нет, хочешь! — заливается смехом Аня.

Она совсем другая в эти дни. Что случилось с моей серьезной, осмотрительной девочкой? Она никогда раньше так не смеялась. Хохочет, словно пьяная. Я прижимаю ее к дивану и поцелуями заставляю замолчать.

Но я больше не влюбленный. Со мной что-то другое. Не знаю что.

Аня ушла — она никогда не остается долго. Иногда за целую неделю я вижу ее всего два часа. Снег идет. Мне в фургоне слышно, как он падает — тихо шлепает по окнам, по крыше. Зефиринки. Шлеп, шлеп, шлеп. А больше ничего не слышно, тихо в Эвантоне. Снег приглушает все звуки.

У меня кончилось молоко, но я никуда не пойду. Да. Есть хлеб, есть масло, сделаю себе тост. Когда приходит Сэм, этим я и занимаюсь — делаю тост, и мы пьем чай без молока. Я кладу в чай малину. Сэм уже привык.

— Ну, как жизнь, как дела на любовном фронте? — спрашивает Сэм.

— Пожалуйста, жизнь есть, немножко любви есть, а фронта нет. В действительности и любви никакой нет.

— И у меня тоже. Пока, во всяком случае. Соус какой-нибудь имеется? — Он открывает дверцы буфета и принимается греметь банками.

Как будто все-таки переехал ко мне.

Мама от нас свалила, и это самое офигительное, что случилось с тех пор, как… с тех пор как я подружился с Мацеком. У нее клевая хибара, но я редко там бываю — Интернета еще нет. И вообще мы с папой не очень-то по ней скучаем. Нам и так хорошо. Завели свой собственный распорядок и прекрасно обходимся без болтовни. Никаких тебе идиотских расспросов, которые доводят человека до белого каления. Маме ж вечно надо было знать все до мелочей: с кем дружу, что ел, что надел. По правде говоря, нам с папой лучше без нее. Ну да, конечно, дома у нас свалка и постоянно нет то молока, то туалетной бумаги, ну и что? Я же не маленький. Уже и волосы, где положено, имеются. Странноватое, между нами, ощущение. Странноватое, но классное. Я все их щупаю. Надеюсь, скоро они станут погуще.

Сегодня иду с Роксаной в кино. У меня есть новые джинсы — старые стали коротки. Надену новые джинсы, новую рубашку, а вчера я подстригся. Словом, в полной боевой готовности. Поедем на двух автобусах. От Эвантона до Инвернесса, а потом до торгового комплекса. Я все продумал. А после кино, может, зайдем в «Бургер Кинг». Или в «Старбакс». Изо всех сил стараюсь забыть, как она ведет себя с Джейком. Начал болтать с ней в Интернете под своим собственным именем, но Джейка мне не переплюнуть. Если честно, умеет, гад, веселить. Она даже намекнула, что могла бы как-нибудь с ним встретиться! Угораздило же меня сотворить этого Джейка.

В автобусе пытаюсь хохмить, как Джейк.

— Классный денек, хорошо, что солнечные очки захватил.

Но Роксана не въезжает.

— Ты о чем, Сэм? Что ты говорить хочешь этим?

Мы едем по мосту Кессок, жутко воет ветер. И дождь хлещет как из ведра.

— Да так, ничего. Извини, Роксана.

— Не за что извиняться, Сэм.

— Смотри, — я тычу в окно на залив, — там иногда видно дельфинов.

Роксана прилипает к окну.

— А ты видел дельфинов?

— Я? Пока что нет.

— А откуда знаешь, что они там бывают?

— Это самое дельфинье место. Честное слово. Там даже парковка есть, и бинокли, и магазин, и всякая хренотень.

Черт меня дернул за язык сказать «хренотень».

— Ага.

Она улыбается, но так, будто ей чихать на дельфинов. Будто я и не дарил ей сережки с дельфинами. Которые она ни разу не надела. Пялюсь на нее как чиканутый, глаз не могу отвести. Как будто между нами течет постоянный электрический ток. Улыбка у нее — это что-то! Тает на губах и вдруг раз — и вспыхивает в полную силу, без всякого предупреждения. У меня, само собой, стояк. Да и фиг с ним! Штаны на мне широченные.

— Мне нравится, как ты говорить, Сэм. Так мелодично.

— Ты про мое произношение? Спасибо.

— Совсем не за что, пожалуйста, Сэм.

Голос у Роксаны тихий, приходится придвинуться почти вплотную, чтобы расслышать.

— Хочешь? — Я протягиваю булку с сосиской. В магазине на остановке купил — так есть захотелось, пока ждали автобуса, аж брюхо скрутило.

— Нет, спасибо.

— Ты не голодная?

— Нет. Да. — Она краснеет. — Я скажу тебе по правде, Сэм. Мне не очень нравится ваша еда.

У меня прямо кусок в горле застревает.

— Дерьмовая, да?

— Просто у нас в Польше она совсем другая.

— А тебе польская еда больше нравится?

— Да. Да, конечно, больше нравится! Я к ней больше привыкла, Сэм. Уксус на жареную картошку — я такого не понимаю. Хлеб невкусный. А что вы называете сосисками? Это, — и показывает на мою почти доеденную булку с сосиской, — не сосиски. У нас дома, там, где я раньше жила…

— А где это?

— Ты не знаешь. В Бельско-Бяла. На юге Польши. Посередине города река течет. Есть большой замок. Очень красивый.

И надо же — мне уже хочется увидеть и эту реку, и замок, и попробовать эти необыкновенные сосиски.

— Здесь все не так, как на Польше, но многое тоже так.

— А люди? Мы такие же?

— Э-э… нет, не очень. Я думаю, польские люди, мы больше… больше как сумасшедшие? Больше кричим, больше шумные. Шотландия — смирное место. Мы в Польше не такие добрые. Мы злые!

— Ну да, конечно. По-твоему, выходит, мы — стадо слабаков?

— Сэм, я не так имела в виду, — говорит Роксана и кладет руку мне на колено. Честное слово! Ее ладонь лежит на моем чертовом колене. — В Шотландии жизнь легче. Ты не понимаешь. Нет столько бедных. Ты съезди в Польшу когда-нибудь. Тогда узнаешь.