Синтия Роджерсон - Я люблю тебя, прощай

Вот те раз. Я даже забываю думать как Джейк, просто сижу и пялюсь на экран.

«Ты здесь?» — спрашивает она.

«New Look»? Черт меня побери, там же нет ничего дороже 50 пенсов!

«Джейк?»

Не помнит, значит, кто подарил?

Всего полдевятого. Сгоняю к Мацеку. Скажу, что мне уже пятнадцать. Может, он мне чего подарит. Он же меня еще не отблагодарил за рождественский подарок, а это хороший повод.

Какие-то ублюдки изгадили Мацеку фургон — написали баллончиками на белой стене «Сдохни, грязный поляк». Слова черные, с подтеками, но уже высохли. Может, работа Кайла и его кодлы? На прошлой неделе кто-то таким же манером исписал матом всю автобусную остановку, а до этого — почту. Я знаю, Мацек не всем нравится. Из-за того, что поляк. Но требовать, чтобы он сдох, — это уж чересчур. А я вот что сделаю: предложу ему закрасить эту пакость. Хм, дверь заперта.

И тут до меня долетает какой-то звук, как будто там, внутри, кто-то есть и ему больно. Если Мацек дома, чего ж тогда дверь заперта? Очень странно.

— Мацек! Ты в порядке? Это я, Сэм.

Нет ответа. Я уже собираюсь выламывать дверь и спасать Мацека, как вдруг слышу: в фургоне засмеялась женщина. А за ней и Мацек.

— Все хорошо, Сэм! — кричит. — Потом приходи!

Вот тебе и порвал с миссис Маклеод.

— Чтоб ты сдох! — говорю я.

Но он не может меня услышать. И вообще, я это не всерьез. В том смысле, что Мацеку, конечно, тридцать семь и все такое, но он, по-моему, больше мальчишка, чем я. Не морочила бы она ему голову. Ох уж эти женщины.

Что я за женщина такая? Мне рожать через месяц, а я о ребенке и не думаю. Я смотрюсь в зеркало после душа, втираю крем в кожу живота. Надеюсь, он все-таки объявится, этот пресловутый материнский инстинкт. Умом я, конечно, понимаю, что ребенок уже реально существует, но в душе я этого не чувствую. Я всегда — всю свою жизнь — наблюдала за происходящим с приличного расстояния, а сейчас отодвинулась еще дальше.

Так опозорить профессию семейного консультанта! Завтра же подашь заявление об уходе, приказываю я себе. Облачаюсь в блузу для беременной с глубоким вырезом — собственное декольте по-прежнему вызывает у меня самые теплые чувства — и твержу: Мацека дома нет, он сейчас на работе, возится со своими пиццами. Но сажусь в машину и… проезжаю мимо его фургона. В голове — одна мысль, одно страстное желание, и поэтому я, неожиданно для самой себя, останавливаюсь и усаживаюсь на лавку перед фургоном.

Блузка по-новому обтягивает мою новую грудь. Откидываюсь назад, на мгновение прикрываю глаза, подставляя лицо немощным еще лучам весеннего солнца. Мне его так не хватает. С наслаждением ощущаю солнечную ласку и отпускаю мысли на все четыре стороны. Но это и не мысли даже. Шаги. Это он. Не открываю глаз. Все так просто, когда он здесь. Все прочее — ложь, все прочее — тяжкий труд.

— Ты скучаешь по Польше? — одеваясь, спрашиваю я Мацека чуть позже.

— Конечно. — Он не одевается, просто лежит. И пахнет от него… как от мужчины, который только что занимался сексом.

— А по тете? По кузенам и друзьям?

— Да, скучаю иногда. И по еде скучаю. И по трамваям, и по улицам, и по кабачкам.

Обидно. Я должна была бы заменить ему всех и все.

— По временам года скучаю еще.

— У нас же есть времена года, — сварливо возражаю я, натягивая джинсы. Эластичный верх обхватывает весь живот до самой груди. Ни дать ни взять — миссис Шалтай-Болтай.

— Ваши времена года нехорошие. Не такие, как в Польше.

— Да?

— И скучаю говорить на польском.

— Да?

— Иди сюда, Аня. Перестань быть грустной.

Мы постоянно твердим друг другу, какие мы оба необыкновенные любовники. Но, по правде говоря, любовники мы самые заурядные. Лаская друг друга, мы говорим: я тебя люблю.

На следующий день мы снова встречаемся.

— Мацек, мы должны это прекратить. И на этот раз — по-настоящему. Прекратить и распрощаться. — Здесь, в кафе «Теско», эти слова кажутся чересчур мелодраматичными. Нас окружает какофония людских голосов, шарканья ног, скрипа тележек с товарами.

— Аня, — он тянется к моим рукам под столом, — я хочу, чтобы у тебя всегда было счастье. Счастье! — Мацек произносит «счастье» как два отдельных слова, и каждое до краев наполнено нежностью.

— К следующему месяцу уже ребенок родится, Мацек.

— Это я знаю, — говорит он со своей умной, печальной улыбкой. — Это такая вещь, какую не скроешь.

— Я не понимаю, как во всем этом найдется место и для ребенка. Нет для него места.

— Есть место! И смотри: он, а может быть, она уже его занимает.

Ребенок все это время пляшет как заводной.

— Это совсем другое, Мацек, и ты это прекрасно знаешь. Совсем другое!

— Хорошо, — говорит он, склонив голову набок. Его шляпа лежит на столе между нами. Мне вспоминается первая наша встреча здесь. Вон за тем столиком. — Мы можем прекратиться. Опять.

— Так будет лучше, Мацек. Ты привыкнешь и успокоишься. Да?

Он со вздохом пожимает плечами. Безо всякой жалости к самому себе. У Мацека почти женские черты лица, настолько, насколько мужское лицо может походить на женское, оставаясь при этом мужественным. Так хочется погладить его по щекам, по лбу, откинуть назад волосы, пощекотать языком ухо.

— Нет, я не спокойный. Думаешь, я спокойный, если снова не вижу тебя?

— Но что же нам делать, Мацек?

— Уезжать. Тебе и мне.

— И куда же?

— Куда угодно. В Польшу.

— А ребенок?

— Я уже люблю его. А потом мы заведем еще.

Я невольно улыбаюсь.

— Еще двадцать пять ребенков! — Он тоже улыбается.

Руки Мацека нашли под столом мои руки. Они наполняют меня теплом. Наши руки, горячие и влажные, угнездились под моим животом, который покоится у меня на коленях. Чувствую, как заливаюсь краской — в людном месте держаться за руки с мужчиной, не с мужем! Все-таки не такая уж я храбрая женщина. Я — очень толстая и очень влюбленная женщина.

— И что же мы станем делать в Польше, Мацек? Я ведь даже не говорю по-польски.

Он пожимает плечами.

— Что мы будем делать?

— Что и везде. Будем жить, — говорит он.

Что с нами станется? Не представляю.

Какое странное чувство — неизвестность. Однажды, давным-давно, возвращаясь откуда-то домой, я села не на тот поезд. Платформа правильная, но ошиблась временем. И поняла это на первой же остановке, которая оказалась совсем не той, что я ждала. Я не знала, куда идет поезд. В вагоне я была одна, спросить не у кого, а остановить поезд я не могла. Ситуация вышла из-под контроля, и это было даже весело.

Но конечно, позже, у себя дома, в ванне, я понимаю: все это вздор. Выбор всегда есть. У всех. Чувство истинного освобождения от ответственности — преходяще. Когда явился кондуктор и спросил у меня билет, я просто-напросто сказала ему, что ошиблась поездом, а он объяснил, что делать. И я благополучно добралась домой.