Синтия Роджерсон - Я люблю тебя, прощай

Классическое праздничное утро, словно созданное для того, чтобы избавлять от хандры, — синее небо, щебет птиц, деревья в цвету…

Роза заснула только под утро, в 3.40, а проснулась в 6.15. В страхе. Плохо соображая, что происходит. Воспоминания об Альпине уже не более чем мираж. Его поцелуи, его голос, его запах — сон, без особых последствий. Она наливает себе чашку чая и решает поступить в Открытый университет. [31] Система заочного обучения. На курсы по литературе. Попытка не пытка. Что она теряет? Она не молода, а станет еще старше. Роза разглядывает лежащее на столе пасхальное яйцо с Бартом Симпсоном, которое она купила для Альпина, затем накидывает куртку и выходит. В машине снова ставит тот диск. «Это больше не важно», — поет Эва Кэссиди, [32] Эва Кэссиди — американская певица (1963–1996), при жизни у нее вышел лишь единственный альбом, и очень скромным тиражом. Но после смерти ее ждал настоящий водопад из музыкальных наград, платиновые тиражи, первые места в национальных чартах по обе стороны Атлантики. Публика в одночасье осознала, что эта стеснительная женщина, безумно боявшаяся сцены, была гениальной певицей, обладательницей поразительно чистого и сильного голоса. надрывая сердце самым светлым из всех душераздирающих голосов. Роза не думает об Альпине. У них с Гарри все-таки есть своя песня! Только это прощальная песня, и Гарри про нее не знает.

В доме, когда она подъезжает, похоже, все спят, и она просто оставляет яйцо на столе. Сэму она отдала его яйцо еще раньше, небось он его уже и слопал. Зачем она здесь, в доме, который сама бросила? Она было обрадовалась, что дверь не заперта, а сейчас что-то разнервничалась. Злоумышленница! Куда ни глянь — все напоминает о прошлом. Фотография маленького Сэма, ваза, которую двадцать лет назад подарила мама. Но в Розиной постели как раз сейчас может лежать чужая женщина. Другая свернулась калачиком возле мужчины, которого она отшвырнула, как фантик от конфеты. Она выходит из дома и едет на взморье, а там, глядя на тихо переливающийся золотом залив, конечно, принимается плакать. Такое у нее теперь новое хобби — плакать. Пара лебедей скользит мимо, и Роза, рухнув на колени, воет. Еще рано, и восьми часов нет. Никто ее не видит.

А Гарри не спит, он слышит, как Роза уходит, и радуется, что Сьюзен не проснулась. Хотя скоро ему так и так будить ее. Воскресные дни он любит проводить вдвоем с сыном, даром что они практически не разговаривают. Да и в прочие дни ему не по душе, когда она слишком задерживается у них, хлопотно это. Не оставляет ощущение, что она гостья, которую ему, хозяину, надо развлекать. Сьюзен — горячая штучка, с ней можно здорово повеселиться, отомстить, а вот не расслабишься. Над этим Гарри еще работать и работать. Узнать ее получше. Глядишь, со временем она и перестанет его напрягать. Но придется приложить определенные усилия, если, конечно, в обозримом будущем он не хочет спать один. От мысли о предстоящих трудах Гарри тянет на зевоту.

Аня давно проснулась; ребенок уже мешает ей спать по ночам, она совсем разбита. Йен спит, с минуту она смотрит на него. Да, это именно тот человек, который ей нужен. У них одни желания. Они вместе занимаются хозяйством, в саду работают, за покупками ходят. У них схожие корни. А то, что Йен не умеет целоваться, как Мацек, еще ничего не значит. Он ее муж. Хороший человек. Аня всматривается в этого человека, и душа ее преисполняется — не то чтобы любовью, но благодарностью. Быть может, это одно и то же. ждет угощение для праздничного завтрака. Мазурек [33] Традиционный польский пасхальный пирог. прикрыт кисеей от мух. За окном фургона светло, собаки громко обмениваются своими собачьими сообщениями. Грачи надрываются: поднимайся! живо! Мацеку нужна Аня; глубокое, чистое желание острой болью терзает душу, пока день не вступил в свои права и ничто не отвлекает. Мацек изводит себя, воображая все пары в городе, которые еще спят в нагретых постелях, ненароком переплетя руки, ноги. Сопят, храпят, принимая друг друга как должное. А проснувшись — взлохмаченные, с помятыми физиономиями, — и бровью не поведут, возможно, даже начнут браниться: «Прекрати сейчас же! Вся постель провоняет!» — «Ты поставила будильник, как я просил?» — «Ты на себя все одеяло намотал!» Зевая и почесываясь, примутся сетовать на погоду и на тысячу несущественных мелочей, из которых и складывается жизнь. Например, особый сорт кофе, который он вечно забывает купить. Или ее привычка транжирить деньги на обувь. «Мне ведь, по сути, ничего больше и не нужно, — думает Мацек. — Только чтобы какая-нибудь женщина сказала… чтобы Аня сказала:“Мацек! Ты опять купил не тот кофе!” Как мне не хватает этой ворчливой женщины», — вздыхает Мацек и в этот миг малодушной жалости к себе спокойно засыпает.

Десять минут спустя Сэм усаживается на крыльце у Мацека. Ему очень нужно поговорить с ним. На стук никто не откликается, дверь заперта, это означает, что Мацек еще спит. Сэм, как и его мать, плохо спал и сейчас будто в горячке. Может, это солнце так опасно разыгралось, что от него надо прятаться. Бороться с ним, пока не сгустятся тучи и не восстановится надлежащий сумрак. Но дело не только в солнце, дело в пятничной дискотеке и в Роксане. В ее талии, которую Сэм обнял, когда пригласил на тот танец. Руки до сих пор помнят это ощущение. А потом ее пригласил Кайл, и до самого конца дискотеки она уже больше не смотрела в сторону Сэма. Но добила его мама, когда, сияя улыбкой, приехала за ним с коробкой пирожных и кучей вопросов. Весь вечер псу под хвост.

«Отлично, отлично, отлично! Офигенная, мать твою, дискотека!» — не выдержав, проорал он маме в лицо. Та замолкла на полуслове, но принялась часто-часто сглатывать и шмыгать носом, вроде как сдерживая слезы. Самый отвратный вечер в его жизни. Жгучая горечь этого вечера пройдет лишь через пять с половиной лет.

Сэм вытаскивает коробок спичек и зажигает сигарету. Должен же быть у человека хоть какой-то недостаток. По крайней мере, пока не начнут расти усы. На душе непроглядная тоска. От нечего делать Сэм чиркает спичками и щелчком отбрасывает в сторону — долго ли прогорят? Занимаются и с шипением гаснут пучки травы. Роса еще не высохла. Четыре спички, пять, десять… Мысли уходят в сторону, и Сэм перестает следить за тем, куда улетают спички.

Непонятно отчего, может, оттого, что совсем недавно ему хотелось кое-кого прикончить, Сэму приходит на ум, что когда-нибудь он умрет. И мама умрет, и папа, и даже Мацек. Более того — когда он, Сэм, умрет, то это уже навсегда. Все останется как было: Эвантон, школа, автобусная остановка, а его не будет. Какие это вызывает ощущения? Сэма переполняет тоска по дому, хотя ему кажется, что у него крутит живот. Он тоскует по детству, куда мыслям о смерти вход заказан.