Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)

Сколько раз ему приходилось слышать профессиональные термины: плавная панорама, интересная точка съемки… Но это было там, на заснеженной «натуре» среднерусской полосы, в хорошо отапливаемых павильонах Останкино…

Сейчас ему было необходимо найти «интересную» точку здесь. А она была только одна, эта «интересная» точка – в грохоте и вспышках обжигающе-гибельного металла, посреди яростной, для кого-то последней схватки…

В несколько бросков Левашов преодолел расстояние до намеченного места, упал среди камней, вросся в землю, навел объектив…

Вот она, непридуманная, не смонтированная из различных эпизодов – подлинная неистовая картина боя, в котором у тебя, как и у остальных, ровно столько же шансов выжить и ровно вдвое больше шансов умереть.

Вот они, перекрестные автоматные очереди, приближенный трансфокатором разрыв, леденящий сердце цвирк пули в нескольких сантиметрах от накамерной пушки…

Левашов, конечно, не услышал своей пули. Он всего лишь хотел добежать до соседнего камня и снять убитого пулеметчика. Пуля вошла прямо под колено раскаленным, пробивающим тело гвоздем и опрокинула его на землю. На мгновение ему показалось, что он споткнулся…

Левашов почувствовал, как пульсирует и бьет толчками из раны кровь и с каждой секундой становится невыносимее боль. Он рванул из разгрузки жгут и сильно перетянул ногу выше колена. Попытался опереться на ногу – нога не подчинилась.

Значит, без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. Как по-идиотски все вышло! Что же теперь – помирать здесь? Нет, он обещал вернуться и вернется! И хватит! Все остальное – разговоры в пользу бедных!

«Хрен им, а не селедки!» – всплыла в памяти фраза из какого-то фильма. Вспомнить бы, из какого…

Он подтянул к себе пулемет: цинк был пробит, лента покорежена. Левашов отшвырнул бесполезный теперь пулемет, перебросил из-за спины автомат…

У него оставалось семь магазинов и три пачки патронов в эрдэшке [16]. Больше трехсот патронов…

Он еще не знал того, что знали остальные: за эти несколько минут к «духам» подоспело подкрепление. Человек двадцать. Может, больше.

– Хрен вам, а не селедки! – упрямо повторил он.

К нему метнулся Истратов.

– Уходим, Левашов!

– Не уйдем! Людей положим… – через боль выдавил Левашов.

– Положим, если не уйдем! Гранатометы у них – основные силы подтянулись…

– Не уйду я, Паш, – Левашов кивнул на ногу.

– Ох, е..! – Истратов увидел растекающееся по ноге Левашова багровое пятно. – Как же ты так?!

Он выхватил из нарукавного кармана коробочку с промедолом и вколол шприц-ампулу Левашову в бедро. Прямо через «горку».

– Спасибо, – Левашов протянул Истратову кофр. – Камеру забери, Паш…

– Я оставляю группу прикрытия, – не глядя на Левашова, сказал Истратов. – «Борты» уже идут, Жень…

Он положил рядом с Левашовым два автоматных рожка, оставшуюся шприц-ампулу.

– Бл… как в кино! – поморщился Левашов. – Я все понял, Паша…

– Кончилось кино, – Истратов сжал руку Левашова выше локтя, подержал секунду. – Дотяни, Женька…

Огонь со стороны «духов» стал еще интенсивнее – отстреливаясь на ходу, рывками уходила за скальный выступ группа Истратова.

Справа и слева от Левашова заработали пулеметы прикрытия. Перехватить инициативу хотя бы на несколько секунд, не дать «духам» поднять головы – только так можно было пропустить группу Истратова.

Левашов оперся на камень, подтащил раненую ногу, вскинул автомат. Прямо перед ним, стоя на одном колене, вскидывал пусковой механизм в направлении уходящей группы гранатометчик. В прорезь прицела Левашов разглядел пуштунку [17]на его голове, опустил мушку чуть ниже и нажал на спусковой крючок…

Он еще успел заметить, как, сорвавшись со склона, падал на дно ущелья гранатометчик, когда мощная взрывная волна бросила его на камни, впилась в спину десятком осколков…

«Я же убил его…»

Голова раскалывалась от боя колоколов, немела и набухала кровью посеченная осколками спина. Он инстинктивно прижал руки к голове и ощутил под пальцами сочащуюся из ушей кровь.

«Слишком много для одного дня…» – подумал он и с ужасом увидел, как с яркого полуденного неба на него стремительно падает ночь.

…Левашов лежал в Мертвом море и читал журнал. Это было совсем несложно: вода была до отвращения соленая и жирная, как подсолнечное масло. В такой воде можно было читать журнал, курить, играть в шахматы и беседовать о сотворении мира.

От палящего солнца голову Левашова прикрывал носовой платок, завязанный по концам на четыре легкомысленных узелка. И голова под стать платку была на удивление пуста и свободна от каких-либо мыслей…

Вдруг сквозь шум привычной пляжной суеты Левашов услышал звук, которым был переполнен весь сегодняшний день: звук гулко звякавших о камни автоматных гильз. Это было тем более неожиданно, потому что предшествующих этому звуку выстрелов он не услышал. Да и какие могли быть выстрелы на Мертвом море, по водам которого аки посуху бродил Христос…

Он повернул голову и увидел сидящих на берегу Вагина, Марата, Андрюху Осипова и пулеметчика Рената, фамилии которого он не помнил.

Десантники были без разгрузок и оружия, в нетронутых пулями и кровью выцветших стиранных «горках», которые надевали перед выходом, пока все еще были живы.

Они сидели у самой кромки воды на фоне странно размытых, будто снятых в мягком фокусе силуэтов отдыхающих, и Вагин, глядя себе под ноги, сыпал из ладони на камни морскую гальку. Звук падающей гальки был глухим и дробно металлическим, как эхо.

– Марат? Вагин?

Левашов почувствовал под ногами дно и, сорвав с головы платок, пошел к берегу, отгребая воду руками.

– Я же говорил, что мы выберемся, Левашов, – улыбался ему навстречу Вагин.

– Где вы?

Он шел к ним, но не приближался.

– На небесах…

– Здесь хорошо, – поправил задуваемый ветром капюшон «горки» Андрюха Осипов, – только непривычно тихо…

– А как же чистилище? – растерянно спросил Левашов.

– Какое чистилище, Левашов? – недоуменно пожал плечами Марат. – Мы же солдаты…

– А где Ким? – Левашов искал взглядом Балабанова, но не находил его. – Его же убило первым…

– Пошел ребят собирать, – буднично пояснил Вагин. – Через час выходим…

– Ты же говорил, здесь тихо, Андрюх, – прищурился Левашов, – он до сих пор не мог понять, что с ним все-таки происходит.

А они уже освоились здесь, на небесах. И сейчас собирали ребят, чтобы довершить то, что не успели сделать на земле.

– Было тихо, – очень серьезно сказал Осипов и вдруг, не выдержав, расхохотался, – пока нас не было…

И словно по цепной реакции, подхватили его смех остальные. Они смеялись искренне, обескураживающее открыто, и не было в этом смехе ни насилия над собой, ни тоски по ушедшей земной жизни…