Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

Мы молчим, а потом Эллочка говорит:

— Какая ужасная история! Но, Бабушка, — Элка даже руки к груди прижала, — у тебя нет на лице ни одной ямки, и кожа очень нежная!

Бабушка смеётся:

— Деточка, ты привыкла к моему лицу и многого не замечаешь. Потом, я заболела в пять лет, к четырнадцати годам ямки немного сгладились, к восемнадцати ещё больше, к двадцати пяти годам осталось очень мало, но совсем ровным мое лицо не стало и никогда уже не будет.

Я очень расстроилась и говорю:

— Бабуся, но почему твой дедушка такой… — я чуть не сказала «дурак», — взял и отнёс тебя в капусту? Почему он не дал тебе укол сделать?

— Мой дедушка был такой хороший, добрый, — говорит Бабушка. — Она улыбается, и ей грустно, сразу вместе. — Но он был необразованный крестьянин, боялся врачей, считал их извергами.

Анночка вдруг «умничает», как говорит Даша, и говорит:

— Он боялся врачей, потому что они горло смотрят и на язык ложкой жмут — тогда тошнит.

— Мы сейчас все наденем «лапочки», — говорит Эллочка, — наденем и не будем снимать, ты не волнуйся, Бабушка!

И мы надеваем «лапочки». К вечеру опять поднимается температура, очень жарко, и так всё чешется, что даже трудно терпеть! И когда уже совсем трудно терпеть, приходит Мамочка. Мы хором кричим: «Мамочка пришла!» Она смеётся и говорит: «Сейчас буду колдовать!», берёт на руки Анночку, качает её и говорит-поёт: «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех колдует мама!» Она повторяет это несколько раз, и Анночка засыпает у неё на руках, тогда она кладёт её на сундук, прикрывает одеялом и целует. А я жду, не могу дождаться, когда она возьмёт меня на руки. Она берёт меня на руки — я чувствую её тепло, но от него не жарко, мне сразу становится легче, и не так всё чешется. Она прижимает свои губы к моему лбу — и я ничего больше не чувствую, только её губы, руки и её тепло, от которого не жарко. Мамочка качает меня и тихо говорит-напевает: «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех колдует мама!» Мне так хорошо! Я знаю, что сейчас засну до утра. «Колдует дед, колдует баба, а лучше всех…»

Пойду в прихожую попрыгаю, а то очень есть хочется! Можно пойти погулять, но я думаю: сейчас Бабушка придёт и даст немножко рисовой каши. Иду в прихожую и прыгаю. Открывается входная дверь, входит Бабушка. Она дышит так, как будто бежала, но, я знаю, она бегать не умеет и никогда не бегает. Я смотрю на её лицо и быстро отхожу от неё назад, потому что она страшная — у неё дрожит лицо, дрожит шея, она хрипит. Я ещё немножко отхожу, она меня не замечает! Она делает два шага вперёд, говорит громким, хриплым, совсем чужим голосом: «У меня украли все карточки!» — и падает на спину. Я смотрю на её лицо и вдруг вспоминаю серую лошадку и лицо в телеге, совсем не похожее на лицо.

Я не могу смотреть на неё, надо скорей бежать, в груди так стучит — Папа говорит, что это сердце. Я рядом с дверью в комнату тётки Нинки — быстро её открываю, у дверей стоят Даша и Маленькая Нинка, я их отталкиваю, они падают куда-то влево на кровать, а я бегу вправо, там окно, надо скорей спрятаться за занавесками! За мной из прихожей ползет что-то страшное — надо ещё скорее, я подбегаю к окну, отдёргиваю обе занавески, поворачиваюсь, подоконник давит мне спину, я задёргиваю за собой тяжелые занавески, потом задёргиваю лёгкие — меня здесь нельзя достать! Я ещё немного держу занавески, чтобы их нельзя было раздёрнуть, потом поворачиваюсь к окну и смотрю в окно. Там идут люди, на небе маленькие облака, внизу, недалеко от тротуара, рельсы, опять идут люди — я всех разглядываю, как они одеты, как идут. Все идут по-разному, и одеты все в разное. Вот женщины, они в платьях и кофточках, я вспоминаю: скоро лето, будем с Бабушкой и Анночкой гулять в сквере, где «забинтованные военные», потом туда, направо, в сторону водокачки, — там хорошо! И вдруг я думаю: что я здесь стою, Бабушка ведь в прихожей лежит… Бабушка лежит, а я бросила её там одну! Я выскакиваю из-за занавесок, а эти обе опять мне мешают, я опять их отталкиваю и выбегаю в прихожую.

Бабушка уже не лежит на полу, а сидит на стуле, Мамочка стоит рядом, в руках у неё стакан воды, и Бабушка пьёт из её рук. Как хорошо — я забыла, когда испугалась, что у Мамочки сегодня выходной! Я сажусь на пол около Бабушкиных ног, глажу её и говорю: «Бабуся! Бабуся! Милая!» Бабушка смотрит на меня и начинает плакать — теперь она совсем не страшная и мне её очень жалко, и я не знаю, как сделать, чтобы она не плакала. Она плачет, гладит меня по голове и говорит: «Бедные мои деточки, я вас погубила, теперь мы все умрём!» Я хочу засмеяться, но вижу Мамино лицо — она так строго смотрит на меня, и я молчу. Мамочка говорит Бабушке: «Мама! Что ты говоришь?! Перестань плакать и не говори таких вещей!» Но Бабушка продолжает плакать и повторяет: «Я вас погубила! Я вас погубила!» Мама кивает мне головой, и я понимаю, про что она кивает. Она уносит стакан с водой к нам в комнату, а я обнимаю Бабушку и говорю: «Бабуся, ну что ты говоришь? Посмотри на меня, разве ты меня погубила?» Бабушка улыбается через слёзы, качает головой: «Деточка, милая, ты ещё маленькая, ты не понимаешь!» Я её не выпускаю, всё равно обнимаю и говорю: «Бабушка, я совсем не маленькая! Мне уже пять с половиной лет!»

Приходит Мамочка, моргает мне — я отхожу, она берёт Бабушку за руки и говорит ей спокойно и строго:

— Мамочка, перестань плакать! Ты никого не погубила! У нас есть ещё немного риса, но самое главное — это то, что ты сама всегда говорила мне в трудные минуты…

Бабушка перестаёт плакать, слёзы текут ещё у неё по лицу и капают с подбородка, она смотрит на Мамочку и спрашивает:

— Что? Что я говорила?

— Ты говорила, — Мамочка говорит очень медленно, — ты всегда говорила мне: «Вавочка! Свет не без добрых людей. Всё будет хорошо!» Вот что ты всегда говорила мне в трудные минуты и дни!

Бабушка сидит, молчит, не плачет, вынимает носовой платок из кармана юбки, вытирает слёзы и говорит:

— Да, ты права. Ты права, Вавочка! Свет не без добрых людей. Мы не пропадем! — Она встаёт со стула, обнимает меня с Мамочкой и говорит: — Простите меня, дети!

Простите! Из комнаты выглядывает Анночка.

— Что случилось? — спрашивает.

— Ничего не случилось, — мы говорим почти хором.

— А кто плакал? — говорит она с удивлением.

— Сейчас буду тебя щекотать! — И я ей подмигиваю.

Она хохочет и закрывает дверь. Вечером приходит Александра Аркадьевна — это Мамина знакомая по работе, она иногда к нам приходит, мне она нравится. Она приносит очень большой кулек из газеты, а в кульке маленькие белые сухари, их много!

— Кто-то мне сказал, Варвара Николаевна, что у вас разыгрался гастрит, — говорит она Маме. — Лучшее лекарство от гастрита — это сухари!