Нина Шнирман - Счастливая девочка (повесть-воспоминание)

— «Сурок»!

— Подожди, — говорит он, подходит ко мне, подтягивает «ми» и садится за рояль.

Я очень удивляюсь, но начинаю играть, а он мне аккомпанирует. Как красиво с роялем звучит! Совсем другая музыка!

Когда мы сыграли «Сурка», он меня сначала похвалил, а потом оказалось, что я очень низко держу скрипку, отставляю мизинец на смычке — это ему, по-моему, не понравилось больше всего, смычок очень сильно наканифолен и натянут. Мамочка говорит:

— Вот и Папа ей то же самое говорит. Видишь, Нинуша, Папу надо слушать!

— Какое чудное имя — Нинуша! — Александр Сергеевич прямо засиял, а потом спрашивает: — Нинушин Папа музыкант?

— У неё дедушка был скрипач, — объясняет Мамочка, — он был концертмейстером вторых скрипок в Мариинском театре!

— Наверное, отсюда и слух абсолютный! — смеётся Александр Сергеевич. — А голос… — Тут он разводит руками.

Мамочка улыбается. Я думаю: при чём тут голос? Дома за ужином я рассказываю про эту дуру с её «двойным голосом». Папа ещё не пришёл с работы, Мамочка очень смеётся, Анночка удивляется, Бабушка качает головой, а Элка говорит:

— Да что за глупость такая! Какой «двойной голос»? Такого голоса не бывает!

— Конечно, не бывает, — говорю я. — Она ударила вместе «до» и «ми» первой октавы и говорит мне: спой вот это! Как я могу сразу спеть две ноты?

У Элки такое лицо, точно сейчас будет хохотать.

— И что ты спела? — У неё даже голос дрожит.

— «Ре», — говорю. — Я же не могу спеть сразу две ноты, поэтому я решила спеть ровно посередине!

Элка начинает так хохотать, что всё лицо у неё сморщивается и не видно, где глаза, где нос, где рот! Она хохочет — и все начинают хохотать, мы же все хохотушки!

— Так… надо же… было, — она через смех еле-еле говорит, — спеть эти… ноты… по очереди… Сначала «до»… потом «ми»…

Я начинаю страшно хохотать и говорю через хохот:

— Надо… было… этой дуре… так и сказать… Спой по очереди!

Мы все хохочем и не можем остановиться. Бабушка первая останавливается и говорит:

— Дети! Дети, пора успокаиваться — скоро уже спать ложиться!

Мамочка снимает очки, вытирает глаза платочком, надевает очки и говорит:

— Анночка, пойдём, я тебе всё там налажу с умыванием, чтобы ты могла сама. — И они уходят.

Бабушка собирает грязную посуду и уносит её на кухню. Мы сидим с Элкой за столом друг напротив друга, она смотрит на меня, я чувствую, что у неё смех трясётся внутри, и она тихим, трясущимся от смеха голосом спрашивает:

— А если бы она ударила бы тебе «до» и «фа» первой октавы, как бы ты середину нашла? Что бы ты сделала?

Я сразу вижу рояль, женщину за роялем, «приемную комиссию» — и говорю почти серьёзно:

— Наверное, я бы… сошла с ума!!!

Сегодня прихожу в школу, вижу девочку из нашего класса, идём рядом, я говорю ей «Здравствуй!». Она молчит. Я смотрю на неё, улыбаюсь, но у неё совсем неподвижное лицо. Вообще, мне все девочки кажутся не совсем живыми.

Входим в класс, я сажусь на свое место, смотрю на девочку, которая со мной сидит, и говорю: «Меня зовут Нина!» Эта тоже молчит и не поворачивает головы. Тогда я спрашиваю: «А как тебя зовут?» Молчит! Так и в первый день было, я тогда Мамочке рассказала, она говорит: «Ничего, дай им немножко опомниться, попытайся поговорить через несколько дней». Ну, я дала им всем опомниться, прошло несколько дней — и опять все молчат! Я думаю: какие странные девочки, я таких никогда не видела, наверное, это какие-то «другие люди». Потом думаю: ладно, не буду на них смотреть, буду смотреть на Марию Григорьевну!

Звенит звонок, и мы выходим из класса. Несколько девочек остаются. В коридоре опять то же самое — все к стенкам прилепились. Да ну, в конце концов, мне это надоело!

Я смотрю: коридор-то совсем пустой, широкий и длинный. Ух, как здесь здорово можно пробежаться! С первого дня хочется. Я встаю на середину, а потом как помчусь — так хорошо бежать! Вижу конец коридора, там не буду останавливаться, а побегу помедленнее, сделаю кружок и обратно помчусь! И только я это придумала, вижу, открывается последняя дверь и оттуда выходит женщина. Я чуть на неё не наскочила, но успела остановиться. Она мне очень строго говорит: «Ты почему бегаешь?» Я очень удивилась и не сразу ответила: «А разве бегать нельзя?!» — «В школе бегать нельзя! — очень строго говорит женщина. — Бегают во дворе, а в школе ходят по коридору во время переменки — ты меня поняла?!» Я так рассердилась — какая глупость, не дают бегать по такому большому коридору! Вспомнила, что надо про себя сказать, сказала, а потом Мамочкиным голосом, она его называет «сухой», говорю: «Поняла!»

Женщина ушла обратно, я иду по коридору и думаю: всё равно буду бегать!

Сейчас будем писать чернилами по косым линейкам, и я жду, когда Мария Григорьевна ко мне подсядет и будет водить моей рукой.

Уроки кончились, собираемся домой, вижу, две девочки шушукаются. Шёпотом говорят. Ну чего они боятся?

Вышла из школы — как на улице хорошо! Побежала домой. Дома ещё лучше. Ура! Мамочка дома, сейчас поговорим! За обедом я говорю:

— У нас в классе девочки не такие, как все девочки, они — «другие люди»!

Мамочка спрашивает:

— Почему?

И я всё-всё рассказываю: как они не здороваются, не прощаются, не отвечают, когда с ними говоришь, читать не умеют, считать тоже не умеют, даже три плюс четыре не могут сложить, некоторые уже шушукаются, но очень тихо, на переменке никто не играет и не бегает — все стоят, прилепившись к стене.

— «Другие люди»! — говорю. — Я таких никогда не видела.

Бабушка говорит:

— Деточка, «других людей» не бывает, все люди — это просто люди.

— Да какие же они «просто люди»? — возмущаюсь я. — Вот в нашем дворе мы с Анночкой уже полдвора знаем, потому что у нас во дворе — «просто люди», а в школе у нас — «другие люди».

Мамочка начинает мне объяснять, что у нас дом, где живут научные работники, что у нас хорошие условия жизни, а у девочек из нашей школы плохие условия жизни, потому что это школа, где в основном учатся дети железнодорожников. И она ещё много рассказывает про то, как с этими детьми никто не разговаривает, родителям некогда, отцов у многих нет — их убили на фронте.

Я вдруг немножко устала слушать внимательно и слушаю невнимательно и думаю: про кого Мамочка мне рассказывает? Она же их не видела. Мамочка очень хорошо всегда всё объясняет и всегда бывает права.

А сейчас она не права: они — «другие люди»!

Я уже несколько дней думаю одну мысль. Сегодня решусь и поговорю с Мамочкой. А получилось так. На следующий день после прослушивания в музыкалке Мамочка меня спрашивает:

— Нинуша, ты не могла бы спеть мелодию, которую ты пела на прослушивании? Там очень плотные двери, но мне… кое-что показалось, спой, милая! — Я, конечно, пою. Мамочка говорит: — Так я и думала, но плохо было слышно, и потом — это сложная вещь для ребёнка!