Ада Самарка - Дьявольский рай. Почти невинна

Проснувшись этим утром, я была, тем не менее, необычайно счастлива видеть в уме бедного папашку, следящего одновременно за тремя девицами разных возрастов и характеров, но одинаково сильно нуждающихся в зорком глазе.

Nach MittagТак мы и сидели, все на единственной лавочке: с одного края я, а с другого он, беспрестанно ловя возможность подмигнуть друг другу. Я говорила с Миросей, адресуя все слова ему, и получала шикарные ответы. В конце концов, мы так распалили друг друга этой тончайшей паутиной открытого флирта, что я первая потеряла над собой контроль и перед тем, как папаша успел мне это запретить – помчалась прямо под проливной дождь, шлепая по пузырчатым лужам. В конце концов, я удачно поскользнулась, и, являя собой зрелище довольно безумное (судя по выражению Мирославиного лица), по всем расчетам должна была упасть в объятия Гепарда, и упала – но когда открыла посоловевшие глаза, на меня смотрело темное и угрюмое лицо папаши, а порочным алым полотенцем оказалась наша пляжная сумка, заштопанная леской и с нефункционирующим замком. Через пару минут мы в обычном молчании шествовали по мокрому санаторию обратно на Маяк. Разговаривать со мной после ТАКОГО, разумеется, никто не собирался.

После обеда, развлекшего меня зимними мотивами белесой и редкостно невкусной рисовой каши, мы, после положенной сиестой релаксации, двинулись на пляж.

Настроение заметно переменилось. Я прямо-таки чувствовала курортную (если вы поняли) обнаженность ее безмужевой спины. Так бы ежилась и я, окажись на невозможную неделю в Имрае без отца. Мы гуляли теперь только вместе, оставляя Маньку с дедушкой.

Мирося шла, немного прижимаясь ко мне, так и норовя шмыгнуть со всей шустростью, позволенной ее комплекцией, мне под руку. Она напоминала мне молодого хищного зверька, впервые вышедшего на охоту со старшими: настороженным и лукавым взглядом она стреляла в прохаживающуюся курортную толпу.

После отъезда мужа она тут же перестала горбиться, сделалась намного приветливее (во всяком случае по отношению ко мне). Мы гуляли по бетонной набережной, мило и по-женски болтая, то и дело смущенно и кокетливо поглядывая на мимо проходящих. Я была откровенно поражена: никогда в жизни я не встречала человека, более женственного и хрупкого, чем она. Мирослава была женщиной с ног до головы. Как трогательно она реагировала на свою самостоятельность! Постепенно приобщалась к открывшемуся миру, одновременно желая и пугаясь вникнуть в густую, порочную атмосферу летней Имраи.

Она воспринимала меня, как и все – почти четырнадцатилетняя девочка, у которой выросли ноги и грудь, возраст, когда, собственно, и появляются первые чувства, о которых она мне рассказывала. На вопрос, есть ли у меня кто-то в Киеве, я ответила утвердительно и необычайно правдиво описала всю картину тонкорукой невинности, меня там ждущей. Мира поняла и удивилась, что я на данный момент никого не люблю. Индиговым намеком было сказано, что она сильно заблуждается.

Так мы дошли до своих пляжей, миновали лифт …и – навстречу нам (сестре пока невидимый) шел Альхен. Легко вскинув на плечо, он нес деревянный самурайский меч, в темных очках горело по солнцу, а то, что прикрывали черные узкие плавки, казалось еще более внушительным, чем когда-либо раньше. Между слов я улыбалась ему, пока расстояние между нами не сократилось до минимума, потом внезапно Гепард развернулся и удалился к «соборику», явно поджидая нас у первого пирса. Дальше пляжей не было, и пройти мимо мы не смогли бы.

Но тут сестрица подняла голову с «дулькой» и, увидев почти перед собой маняще улыбающегося нескромного мужчину, вцепилась мне в руку и, круто развернувшись, отчеканила:

– Так, а теперь обратно , – и, тихонько улыбаясь, повела меня прямехонько к соскучившемуся родителю.

А чуть позже начался дождь, и единственными ретировавшимися под лифтовый козырек оказались мы и Альхен с Верой и Танькой. Все остальные пляжники ринулись по домам.

Начался этот роковой день так же, как и двадцать предыдущих: когда мы спустились на пляж, их еще не было. Не было и черноволосой Светы, подруги балетной Алины, которая в медитативном одиночестве, ничуть меня не радующем, восседала в своей стильной юбке на родных сдвинутых лежаках. До нашего ухода так никто и не объявился, но по аналогичному с бутербродным закону, как раз, когда уже одетые и злые мы шли к лифту, нам навстречу выкатались Вера с Танькой. Единственным утешением было то, что Альхена с ними не оказалось. – Мы с ним сегодня, знаешь ли, разговаривали часа два, пока катер ждали, – медленно говорила сестра. – И мне кажется, что ты мне сказала неправду. Такого, в принципе, быть не может. – Она почти испуганно посмотрела на меня, но я никаких признаков неприязни не выказывала. Решила довести мысль до конца: – Это очень умный, начитанный, воспитанный человек. Безусловно, необычайно интересный, но не… в общем, ты поняла. Хотя, знаешь, у меня в твоем возрасте или чуть постарше тоже фантазии были. такие …

Мирославы и Машки с нами этим утром не было. Часов в семь утра разыгралась настоящая баталия, когда они, наслаждаясь безвалентиновой свободой, решили отправиться в Алупку и очень хотели взять меня и без папаши. Последний же, сами понимаете, тут же дал знать, какая Алупка мне нужна на самом деле. Очень флегматично я восприняла непуск и, огрызнувшись лишь пару раз, отправилась на свою утреннюю прогулку, где прекрасно пообщалась с солнечным Максом. Звал ловить крабов. Очень долго не мог понять, откуда папаша имеет силы не пускать или даже не разрешать мне что-либо делать, и каким это гипнотическим образом я его к тому же еще и беспрекословно слушаюсь. C\'est la vie.

После принятия пищи и горы помытых тарелок я села на кухонный стол полистать курортную газету, и тут же позвонили в дверь. Звонили довольно часто, и я уже изготовила замечательную формулировку, извещающую Тетю Надю, что Тети Гали дома нету. Тетей Надей оказалась растрепанная, до крайности возбужденная Манька, в одном носке и в съехавшей набок парадно-выходной майке.

– Дедушки нет? – заговорщицки сверкнув глазами, прошептала она.

Я недоверчиво попятилась во тьму коридора.

– А что стряслось?

– Наклонись, сказать кое-чего надо!

Через несколько шепелявый, густой и сбивчивый шепот я поняла, что по дороге на пристань они встретили «Этого… того самого, твоего друга, загорелого, лысого, с рюкзаком». Они с мамой очень долго разговаривали, а ей он подарил – во! Шоколадку. В подтверждение мне была предъявлена сплющенная фиолетовая бумажка, аж до сих пор хранящая альхеновый запах пряного лакомства.