Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

Медленно, как на эшафот, Митя поднялся по ступенькам крыльца и вошел в крошечный кабинет, где было всего три парты и учительский стол. Шесть человек нестройно выстроились перед ним.

– Садитесь, – пробормотал Митя. – И больше не вставайте. Мне эти армейские почести ни к чему.

Девчонки посмотрели на него с любопытством. Красавец Паша остался безмятежен. Васенька Гаврилов недоуменно нахмурился. В глазах несчастного Сани, которого Анжелика звала квазимордой, затеплилось уважение.

Новый учитель листал хрестоматию, и его колотящееся сердце постепенно успокаивалось. Даже пауза перестала угнетать. Отступать все равно было некуда.

«Какой есть, таким и буду», – неопределенно подумал Митя и почти расслабился.

– Н-да. Пойдем другим путем. Вы сами-то что-нибудь читали? – произнес он вслух, закрывая бестолковый толстый том.

– «Колобка»! – хихикнула Анжелика, исподтишка пустив в нового учителя пронзительный взгляд синих подведенных глаз.

– Нам не задавали! – поспешно сообщил Васенька.

– Я читал, – нехотя признал Саня. – Булгакова, например.

– Мы тоже! – обрадовались две Даши. – По телевизору смотрели! «Мастер и Маргариту».

– А «Собачье сердце»? – не очень-то надеясь, спросил Митя. – Тоже ведь фильм есть.

– Читал, читал, – откликнулся Саня.

– Вот и отлично. Я, как вы знаете, историк. И словесника из себя корчить не собираюсь. А об этой повести интересно поразмышлять и в историческом ключе. Потом Евдокия Павловна вам с литературных позиций о ней расскажет.

– Так ведь она тоже не литератор, – вставила одна из Даш. – Раньше она у нас только математику вела. А потом, когда остальных сократили, стала все предметы диктовать по учебнику.

– Диктовать? Зачем?

– Ну, так. Чтобы запомнили.

– Нет, – решительно отверг Митя. – Переписывать учебники мы не будем. Это и без нас сделают. Будем разговаривать. И пытаться думать.

Весь остаток урока они на пару с Саней пересказывали классу «Собачье сердце».

– И он ее – полюбил? – то и дело встревала Анжелика.

Но любви всё не случалось, тянулась какая-то тягомотина, зато Паша романтически смотрел в окно, и осеннее солнце золотило его челку. Наконец в класс заглянула заменявшая звонок Клавдия Ивановна и скомандовала:

– Перемена десять минут!

Во дворе уже галдели измученные диктантом пятиклассники. Илья Сергеич ходил на руках, а Витька с Ванькой наперегонки пуляли в него гнилой картошкой.

Во время второго урока в школу зашел отец Константин. Волнуясь, он позвонил из учительской в училище и узнал, что Костя добрался, ведет себя в рамках дозволенного и пока не схлопотал ни одного нагоняя.

Дверь в кабинет, где он почти полгода назад встретил бесновавшегося детдомовца, была приоткрыта, и оттуда доносился возмущенный вопль Клавдии Ивановны:

– Позор! Двадцать две ошибки в одном абзаце! Хоть кол на голове теши! Придется начать сначала. Рыжиков! Ты все равно уже почти свалился со стула, иди, принеси букварь. Будем опять учить алфавит, как в первом классе!

В коридор вылетел Илья Сергеич, оттолкнулся и зашлепал ладонями по полу, болтая в воздухе ногами в новых ботинках. Заметив отца Константина, он мигом перевернулся, оправил пиджачок и изобразил чинную мину.

– Да что ты, шел бы так, – улыбнулся тот.

– Все равно книжки тащить руками, – вздохнул пятиклассник. – Эх, жаль, Костик уехал. Он бы этой мымре показал азбуку! Мы уже взрослые! А она!

Илья Сергеич горестно скорчился и полез в шкаф за букварем. Отец Константин вышел на крыльцо. Из открытого окна слышался глуховатый голос нового учителя истории.

– Отношение профессора Преображенского к Шарику – это отношение интеллигенции к народу, каким оно было на протяжении всего XIX века. Субъектно-объектное. Простолюдин для русского образованного сословия всегда был чем-то вроде дворняжки для опытов. Этаким бессловесным материалом для воплощения всевозможных утопий.

В XIX веке о народе написаны сотни тысяч страниц, но нигде нет ощущения, что речь идет о живых людях. Всегда – этот невыносимый безличный тон, каким можно рассуждать, например, о возделывании сада. Народ надо спасать, просвещать, освобождать. Так и слышится: прививать, удобрять, подрезать ветви. И вот предсказуемый плод этого садоводческого презрения – революция. И тот самый народ, в котором усилиями многих поколений русской интеллигенции народилось-таки сознание, то есть превращенный, преображенный из бессловесной твари в человека, приходит в кирзовых сапожищах уплотнять своего творца и благодетеля. Неблагодарность? Неожиданность? Я считаю – закономерность.

Митя перевел дух. Он уже давно видел отсутствующие взгляды слушателей и понимал, что все, кроме, пожалуй, Сани, выпали из диалога. Но остановиться не мог. Когда он наконец умолк и обвел глазами класс, дремотная тишина всколыхнулась легким волнением.

«Сейчас будет спрашивать!» – аварийной лампочкой замигало на всех лицах.

– Скажите, – хрипло проговорил Саня и по привычке встал. – А вот вы, образованный человек, приехали к нам сюда, в дремучую деревню, где все пьют и А плюс Б связать не могут. Из каких побуждений? Тоже культивировать и возделывать? Не боитесь, что история повторится?

– Саня! Ты даже не знаешь, насколько ты угадал! – воскликнул Митя. – С тех пор, как я впервые соприкоснулся с историей, мой самый большой страх – что она повторится! И именно об этом я хочу с вами говорить! А отвечая на твой вопрос: нет, я приехал не для возделывания.

– А зачем?

Митя на секунду замялся, но быстро понял, что его спасет только правда.

– Видишь ли, я гораздо хуже народников, на которых так страстно обрушился. В отличие от них, я приехал с сугубо личной целью.

– Какой? – не отставал Саня.

Митя тяжело вздохнул.

– В поисках смысла жизни, если хочешь знать.

– Неужели вы тоже об этом думаете?! – вскричал Саня, и его некрасивое лицо вспыхнуло таким вдохновением, что Анжелика, сонно слушавшая перебранку, вздрогнула, хлопнула накрашенными ресницами и – наконец-то – влюбилась в бедного квазиморду.

– Звонок с уроков! – сообщила Клавдия Ивановна, заглядывая в дверь. – Сегодня короткий день! Все-таки праздник!

Митя вышел во двор и почувствовал, что за эти полтора часа повзрослел на несколько лет. Опустошенный, он смотрел, как пятиклашки лупят друг друга ранцами, как скачет вокруг приведенный Минкиным щенёнок, как плывет над забором фиолетовая шляпка Клавдии Ивановны, и всё не мог придти в себя.

«Неужели так будет каждый день? – бессильно удивлялся он. – Надолго ли меня хватит?»

Отец Константин, весь урок простоявший под окном, подошел к нему и без всяких предисловий, будто продолжая прерванный разговор, произнес: