Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

– Интересная у вас концепция истории.

Митя обрадовался когда-то ненавистному слову «концепция» и вдруг понял, что за всё это время ни с кем не общался на своем языке. Он бросился в разговор, забыв о том принципиальном недоверии, с которым всегда относился к служителям культа. Минут через десять он спохватился и запоздало предупредил:

– Только сразу оговорюсь: я – агностик.

– Замечательно! – возликовал отец Константин, тоже отвыкший от подобной терминологии.

Разговаривая, они вышли со школьного двора. Миновали обширный огород, где курили посланные на уборку урожая верзилы, покосившуюся табличку «Митино», свалку с поджавшей хвост Паршивкой, скрипучий мост, на котором взволнованный Саня читал млеющей Анжелике чей-то сонет, выдавая его за свой, развалины зверофермы, где отважные пятиклассники, уже успевшие пообедать и переодеться, выслеживали Человека с Выменем Вместо Лица.

А они шли и почти не замечали дороги. Только иногда, проваливаясь в скрытую травой канаву, Митя обводил окрестности невидящим взором и нырял обратно в разговор.

С истории он незаметно перескочил на веру, о которой никогда ни с кем не говорил вслух. В их академической семье, проникнутой культом логики и науки, обсуждать это было не принято и даже неприлично.

– Какое отношение ко мне имеют Адам и Ева? Даже если допустить, что они на самом деле существовали, чему я не верю, – кричал Митя, распугивая невидимых глазу ящериц и мышей-полевок. – Почему же моя жизнь зависит от того, что кто-то съел мифическое яблоко, которого тоже никогда не было? Ведь не я это сделал, в конце-то концов! Да и вообще, как можно объяснять реальную трагедию человеческой истории – с помощью сказки? Люди убивают людей, потому что по лесу идет Медведь Костяная Нога! Абсурд? А разве первородный грех – не то же самое?!

Отец Константин слушал внимательно, но не выказывал, однако, ни малейшего желания пуститься в диспут. Мите приходилось оспаривать самого себя, выдвигать и разбивать контраргументы. Наконец он выдохся и обернулся к отцу Константину, всей своей фигурой взывая к ответу. Тот посмотрел на него ясно и даже весело и произнес:

– Возможно, вы правы.

Митя так и застыл посреди поля.

Вернулись в село они уже на закате. У магазина Ефим в пиджаке с орденами торжественно качал на веревочных качелях, свешивавшихся со старой яблони, свою ненаглядную Серафиму. Та охала и взвизгивала, взлетая над землей.

– Именинница она сегодня, – светло ухмыльнулся дед, когда они удивленно остановились рядом. – Восемьдесят пять. Совсем еще девчонка!

– Детоньки, – позвала Серафима сверху. – Идемте к нам на яблочный пирог!

Поздно вечером у калитки Анжелика долго целовалась с провожавшим ее Саней. Свои ужасные очки он снял, чтоб не мешались, и в слабом свете, сочившемся сквозь кусты из окон, выглядел вполне приемлемо. К тому же Саня признался, что любит ее с седьмого класса, и это польстило Анжелике и продлило поцелуйный марафон далеко за полночь.

Но утром, взглянув на поджидавшего ее бледного квазиморду, который, казалось, никуда не уходил, Анжелика ужаснулась, тихонько прокралась по огороду, скользнула в дырку в заборе и побежала в школу обходным путем, по волглому осеннему лугу.

Весь день, натыкаясь взглядом на погибавшего от отчаяния Саню, Анжелика колебалась между жалостью и отвращением. Когда перевешивала жалость, она снисходительно улыбалась – и квазиморда озарялся надеждой.

На третьем уроке она даже позволила ему сесть с собой за одну парту, и тот сорок минут подряд мял ее руку своей потной ладонью, что окончательно переполнило чашу с отвращением, и вызванная на серьезный разговор за школу, Анжелика безжалостно сообщила, что всё вчерашнее было роковой ошибкой .

Вечером раздувавшийся от важности пятиклассник Илья Сергеич доставил ей толстое письмо. На конверте было написано: «Оставь надежду всяк сюда входящий» и нарисован, правда, не очень похоже, череп, из глазниц которого катились чернильные слезы.

Анжелика, обожавшая любовные романы, прочитала Санины излияния взахлеб: все красивые слова из книжек впервые были обращены к ней лично, – и голова ее запылала от восторга.

Оставь меня, – писал Саня, – но не в последний миг, когда от мелких бед я ослабею, оставь сейчас, чтоб сразу я постиг, что это горе всех невзгод больнее.

И Анжелика, вопреки Саниному призыву, тут же решила быть с ним до конца жизни и умереть в один день. Она вырвала страницу из тетради, подперла щеку и задумалась над ответом. Письменная речь давалась ей нелегко. Она начинала, зачеркивала, комкала бумагу и чуть не плакала от невозможности выразить себя.

– Скажи мне это сама! – замученно просипел Саня, уже давно сидевший верхом на заборе и наблюдавший за ней в открытое окно.

Анжелика взвизгнула, уронила ручку и, вскочив, зачем-то выключила свет. Потом с колотящимся сердцем выглянула во двор. Саня, уже скатившийся с забора, стоял внизу, молитвенно воздев к ней руки, и жалко посверкивал в сумерках стеклами очков. Недолго думая, она вскарабкалась на подоконник и сиганула в его объятия.

Так продолжалось неделю. При свете дня Анжелика кривилась и воротила нос. А вечером после очередного многостраничного послания – таяла и сдавалась. Саня, почти не спавший, почернел с лица и начал заговариваться.

Евдокия Павловна, оправившись от размолвки с мужем, вышла на работу и с первых же минут поняла, в чем дело, в отличие от Мити, который никак не мог взять в толк, с чего это Саня так резко поглупел.

Сначала она вызвала в учительскую Анжелику и сделала ей строгое внушение. Не помогли даже любовные гороскопы, на которые та хитроумно пыталась перевести разговор.

– Не будь стервой, – твердо сказала Евдокия Павловна. – Это тебе счастья не принесет. Без всяких гороскопов знаю.

– Почему я стерва? – изумилась Анжелика.

– Ты тешишься, а у парня всё серьезно.

– Может, и у меня серьезно?

– Мне-то не ври. Я-то вижу.

Анжелика заплакала и выбежала из учительской, даже не взглянув на страдавшего в коридоре Саню. Тот было бросился следом, но Евдокия Павловна непререкаемым директорским тоном приказала ему войти.

– Ты умный человек, а ведешь себя как дурак, – начала она педагогическую беседу с несчастным влюбленным.

Саня мрачно засопел.

– Неужели ты сам не видишь, что она – девочка легкомысленная и на глубокие чувства не способна? По крайней мере, пока.

– Вижу, – проскрипел Саня, как падающее дерево.

– Так зачем же себя обманываешь? Знаешь сказку про мотылька и свечку?

– Знаю, знаю, – нетерпеливо буркнул Саня. – Сгорел он.

– Не в том дело, что сгорел. Это и так ясно. Вот слушай. Мне дед Ефим рассказал, когда я на мужа жаловалась. Мотылек увидел свечу и принял ее за прекрасный цветок. Ослепленный, он подлетел, мечтая покачаться на чудных лепестках. И загорелся. Сгорая, он стал проклинать огонь. А тот ответил: «Разве я виноват, что я не цветок, а пламя?»