Весь свет

Однажды, когда я собирал горох на склоне холма, мое внимание привлекли дети, играющие со своей учительницей возле школы, у подножия того же холма. Я видел эту женщину впервые — ей было лет двадцать пять; темноволосая, в белом платье в голубой горошек. Мои глаза привыкли к ярким краскам холма — к желтеющим листьям гороха, к изумрудной зелени травы, к царственно-белым мантиям эдельвейсов и серым вершинам гор вдали, поэтому сейчас ее фигурка в белом с голубым почти сливалась с фоном голубого неба и синего моря.

Дети напомнили мне о невозвратимой поре моего детства. Отрываясь от работы, я время от времена наблюдал за их играми, визгом и беготней под ласковым солнцем. Мое внимание привлек темноволосый мальчуган лет восьми — он был очень похож на моего двоюродного братишку, нелепо погибшего, когда ему не было и десяти лет.

Однажды в полдень дул хороший летний бриз, и мы убежали с ним в поле за речкой пускать змеев. В разгар нашей забавы где-то неподалеку сорвался с привязи взбесившийся буйвол и бросился на нас. Он налетел на брата и подцепил его на рога... Когда вечером я пришел навестить его, он уже умер. Я бросился вон из дому и убежал в сад, оставшись один на один с молчаливыми гуавами и серебристыми колоннами лунного света между ними... Я стоял и всхлипывал под гуавой, вдыхая сладкий аромат цветов папайи. Немного погодя в тишину вторглось чудесное пение майн [12] Майна — тропическая птица семейства скворцовых. . Я перестал плакать и прислушался. Через некоторое время я незаметно для себя успокоился и смог примириться с мыслью о том, что брата — товарища всех моих игр — уже нет больше в живых. Я набрал цветов папайи, вернулся в дом и положил их на его гроб. Потом пришел опять под гуаву и стал слушать пение майн...

И вот сейчас в далекой стране много лет спустя темноволосый мальчуган, игравший у подножия холма, возбудил во мне какое-то неведомое дотоле любопытство... Однажды утром я спустился к школе и остановился у ограды. Дети подбежали ко мне, как к старому знакомому. Не могу сейчас точно вспомнить, что я почувствовал, когда они стали протягивать ко мне свои ручонки, знаю только, что я вдруг кинулся собирать им красные и желтые маки, росшие на склоне. Потом на крыльцо школы вышла учительница и позвала их в класс.

Я вернулся к моему гороху, не переставая наблюдать за школой. Вскоре после полудня дети ушли домой, и я увидел учительницу — она поднималась на холм и глазами искала меня.

— Ты тот паренек, который утром приходил к школе? — спросила она.

— Да, мэм.

— Сколько тебе лет?

Я ответил. Она с минуту молчала, оглядывая моих собратьев, которые прекратили работу и стали прислушиваться.

— Ты еще слишком молод, чтобы так работать, — сказала она мне. — Сколько лет ходил в школу?

Мне стыдно было признаться, но лгать я не стал:

— Три года, мэм.

— Хочешь учиться дальше? Я буду с тобой заниматься...

— Я бы... с радостью, мэм, — сказал я тихо, поглядев искоса на своих, — боялся, что они подымут меня на смех, узнав о моем желании; за все это время я не видел в нашем бараке ни книг, ни газет — ничего, кроме киножурналов с полуобнаженными женщинами. — Я очень хочу учиться, мэм, — сказал снова. — Но я читаю почти по складам.

— Хорошо, я научу тебя читать, — сказала она. — Когда вы кончаете работу?

— В шесть, мэм.

— Я приду к вам в барак в восемь. Два часа на умывание и на еду хватит? Скажи своим друзьям, чтобы они приготовились, если хотят.

— Да, мэм. Я скажу им. Некоторые, правда, ходили в среднюю школу у нас на островах, но большинство и начальной не окончили.

— Я буду заниматься со всеми, кто захочет. Итак, ровно в восемь.

Я провожал ее взглядом, пока она медленно спускалась с холма. Когда она дошла до шоссе и обернулась, я помахал ей рукой. Она тоже взмахнула рукой, села в машину и уехала. Я продолжал собирать горох как ни в чем не бывало, но мои соплеменники стали подтрунивать надо мной. Я выпрямился и так серьезно посмотрел на них, что они быстро успокоились. Шутки прекратились, и я снова принялся за работу, не переставая думать о тех первых книжках, которые буду читать, когда выучусь как следует грамоте.

Учительница приехала в назначенное время. Она была в шортах и голубой рубашке навыпуск. Я впервые видел женщину, одетую по-мужски, и бросал на нее украдкой взгляды всякий раз, когда она отворачивалась. Она принесла книжку сказок о древних временах и медленно читала ее мне. Но я был огорчен тем, что мои товарищи не пожелали учиться вместе со мной. Правда, я заметил, что в бильярдную ушли не все. Четверо остались играть в карты дома, а один расположился с гитарой на кухне и перебирал струны, время от времени прислушиваясь к голосу учительницы. Около десяти вечера она закрыла книгу и собралась уходить. Я проводил ее до двери и выглянул наружу. Ярко светила луна. Покрытый травой склон холма утопал в лунном свете, вдали блестела зеркальная гладь моря, как сказочные замки, возвышались на горизонте высокие горы.

— Можно я вас провожу до шоссе, мэм? — спросил я.

— Нет, спасибо, — покачала она головой. — Я люблю гулять одна при луне.

Когда она была уже у ворот, я нагнал ее.

— Как вас зовут, мэм?

— Элен О’Рейли. Доброй ночи!

Я проводил ее взглядом. Она остановилась на несколько минут, любуясь молчаливым простором, потом закурила сигарету и села в машину.

С того дня мисс О’Рейли приезжала в наш барак каждый вечер. Она читала нам сказания глубокой старины и учебник по истории. Мои собратья по одному присоединялись к нам, и через две недели только трое уходили по вечерам в поселок. Чувствовалось, что заниматься с нами ей очень интересно. Шло время, и она постепенно рассказала нам о себе, о своем городе, родных и близких. Она родилась в небольшом городке на северо-западе Америки... Родители у нее были бедные, и она зарабатывала на жизнь репетиторством, заканчивая одновременно университет. На беду, в стране тогда наступил кризис. Недавно ей предложили место сельской учительницы в одной из общин в Калифорнии, и она с радостью приняла это предложение, надеясь скопить денег, чтобы завершить высшее образование.

Мы полюбили мисс О’Рейли и по вечерам угощали ее горохом и подносили цветы, которые собирали днем на холме. Потом мы надумали купить ей в подарок новое платье, но один из нас, постарше, сказал, что это неприлично. Тогда мы вложили собранные на платье деньги в конверт и вручили их ей перед уходом. Она не хотела брать, но мы все-таки уговорили ее. В следующий раз она пришла на занятия в новом костюме, купленном на эти деньги.

Мы очень обрадовались и весь день потом говорили между собой, как бы устроить вечеринку в ее честь. А в следующий вечер она сказала нам, что некая организация в городе неодобрительно относится к тому, что она посещает наш барак, и велела всем ходить теперь после работы к ней в школу, как настоящим ученикам.