Весь свет

— Понравилась тебе рыба? — Она поспешила переменить разговор.

— Нет, — сердито ответил он.

Женщина промолчала, по это было ответом.

— Как я мог ее есть, когда ты весь день сидишь здесь голодная.

— Я не была голодна, — ответила она. — Черная курица снесла яйцо...

— Я мужчина, — с яростью перебил он. — Уж если кто-то должен ходить голодным, так это я. Тебе надо кормить ребенка.

Она снова почувствовала, как его жжет стыд, и поняла, что напрасно заставила его взять с собой рыбу. Мужчинам необходимо чувствовать себя гордыми, они не могут без этого жить. А она унизила его мужскую гордость и сейчас пожалела об этом.

— Давай-ка съедим ее вдвоем, — сказала она, пытаясь исправить свою оплошность.

Рыбешка была такая сплющенная и маленькая, что они не сразу заметили ее в большом бумажном пакете. Она разломила рыбу левой рукой: правой она все еще держала ребенка, — рыба была хорошо прожарена и легко сломалась. Она взяла в руку хвост и начала есть. Но он не сразу принялся за еду. В движении, которым она протянула ему головную часть рыбы, было столько заботливости, столько напомнившего ему о прошлом, что у него комок встал в горле.

— Ну что же ты, — сказала она и чуть-чуть улыбнулась, — ешь голову, тебе это полезно.

Он когда-то сказал ей, что рыбьи головы полезны, потому что в них содержится фосфор, необходимый для развития мозга. С тех нор, когда она готовила рыбу, она всегда отдавала ему голову, даже сейчас и то не забыла.

Они ели, бросая крохотные косточки в бумажный пакет. Окончив, она слизала жир с пальцев и улыбнулась. Ему не удалось улыбнуться в ответ, с этим уж ничего нельзя было поделать.

— Сегодня я встретил в городе хозяина, — сказал он.

— Да? — откликнулась она равнодушно.

— Он будет ждать до конца месяца.

— Да? — проговорила она вяло, словно это ее совсем не беспокоило. Но он-то знал, что беспокоит, и сильно, что именно поэтому она и держится так спокойно.

— Заходила мама, — сказала она. Сказала так, что он понял: между этими двумя событиями — предупреждением хозяина в визитом матери — есть какая-то связь.

— Зачем? — поинтересовался он, желая узнать совсем другое.

— Посмотреть ребенка, — ответила она.

— А!.. — сказал он.

Она пошла выбросить бумажный пакет с рыбьими костями, а он по-прежнему сидел на стуле, уставившись в пол. Он услышал, как заплакал ребенок, когда она положила его, чтобы вымыть руки, но и этот плач не тронул его.

Она вернулась и снова села на стул, прислонив ребенка к плечу. Делать ей было нечего. В доме чисто: ни стряпни, ни грязной посуды. Ей оставалось лишь сидеть вот так, прислонив к себе ребенка.

Но должен же он что-то сделать, чтобы прекратить эту пытку, вернуть себе гордость, без которой мужчина не может жить. Ведь это мучительно!

И лишь когда она спросила: «Что же ты хочешь сделать?» — он понял, что размышляет вслух.

— Не знаю, — ответил он.

— И для меня это мучительно, — сказала она, — но по другой причине.

— По какой же?

— Ведь это я во всем виновата, — сказала она.

— Ты?! — удивился он. — Каким образом?

— Ты всегда был такой веселый и беззаботный, пока мы не поженились. А сейчас даже никогда не засмеешься.

— Ну и что же? — спросил он. — При чем тут ты? Разве это ты меня уволила?

— Ты больше не чувствуешь себя свободным, — сказала она. — Я знаю, что это так.

Она говорила топом, не допускающим возражений.

— Тебе надо освободиться, — сказала она. — Ты не будешь самим собой, пока опять не станешь свободен.

Она сказала это так, что он понял: ему не разубедить ее, и спросил:

— А как же ты?

— Вернусь к маме, — ответила она. — К тому же я не одна, ведь у меня малыш.

Ребенок прижался головкой к ее плечу и сунул в рот большой палец. Она похлопала его по спинке, и глаза ее снова стали нежными, как всегда, когда она возилась с ребенком. Эти двое, его жена и его ребенок, существовали в своем собственном мире, доступном лишь им одним, сам он даже не смел надеяться, что будет туда допущен. И он отлично понял, что значат эти слова: «Я не одна, ведь у меня малыш».

Он не обижался, не винил ее. Завтра он отпустит ее к матери. Признает свое бессилие. Он уедет отсюда, может быть, даже за границу, снова станет свободным. Станет ли? Разве он не будет теперь до конца своих дней связан памятью с этой женщиной и с этим ребенком? Разве он не будет вспоминать их, вспоминать каждую минуту, будет ли он хоть на йоту свободнее, чем любой подкаблучник?

Они долго молчали.

— Ты веришь, что я тебя люблю? — спросил он наконец.

— Верю, — ответила она. — По-своему любишь. Ты никогда не полюбишь другую женщину горячее и сильнее, чем меня. А сам-то ты веришь, что и я тебя люблю?

— Любишь, — ответил он. — Только по-своему. Ребенок стал тебе ближе.

— Как же может быть иначе? — ответила она.

— Иначе быть не может, — согласился он. — Но я но стану свободным, даже если уйду.

— Станешь, — ответила она. — Это тебе сейчас так кажется.

— Но ведь были же у нас с тобой и хорошие времена, — сказал он.

— Были, — согласилась она, — конечно, были. Но времена-то меняются.

Они снова надолго замолчали, отчасти потому, что не существовало слов, которые они могли бы сказать сейчас друг другу, главным же образом оттого, что слова были не нужны им.

Он встал, подошел к ней и опустился рядом на колени. Поцеловал ребенка, поцеловал ее, стараясь не прикоснуться к ней, так как на пальцах остался жир от рыбы. Когда он поднялся, ее глаза были полны слез, но голос звучал твердо.

— Береги себя, — сказала она. — Ты ни в чем не виноват. Так уж случилось.

В глубине души он понимал, что она права, но все не трогался с места, взволнованный, зная, что ему предстоит теперь сделать, но не зная как.

— Где сигареты? — спросил он.

— На столе, — ответила она.

— Можно будет покурить, — сказал он и зашел в маленькую комнату, служившую столовой.

Он закурил и вернулся. Сделал глубокую затяжку, и ему сразу же стало легче. Она не слышала, что он снова вошел в комнату, потому что занялась ребенком и уже не замечала ничего вокруг. Он подумал, что завтра его уже здесь не будет. Впрочем, что такое завтра — день, который никогда не наступает. К тому же у нее есть малыш. Он может уйти хоть сию минуту, и она не станет тосковать: ведь у нее малыш. Ну что ж, он так и сделает. Он повернулся и на цыпочках пошел к черному ходу.

Она не видела, как он ушел: она возилась с ребенком.

Перевод с английского Е. КОРОТКОВОЙ

Прошло всего три месяца, как я, молодой филиппинский иммигрант, приехал к товарищу в Америку — новую для меня страну — и попал в небольшой фермерский поселок на побережье, где работали мои соотечественники, покинувшие Филиппины много лет назад. Пребыл я сюда во время уборки гороха и вот уже пятую неделю трудился на одном поле со взрослыми. Вечерами, соскоблив с себя грязь, умывшись и поужинав, я, как и все, облачался в выходной костюм и отправлялся в поселок, в привычное для всех нас место — бильярдную — гонять шары.... Те, что постарше, укрывались в задней комнатке и почти всю ночь играли в карты. На работу они выходили полусонные и целый день судачили о своих проигрышах и выигрышах. Люди эти, казалось, были довольны тем, что послала им судьба сегодня. Но на самом деле их все время точило беспокойство о будущем. Оно не сулило им ничего лучшего, чем то, что уже было.