Весь свет

Поэт перестал быть человеком, чтобы стать мифом. Он лихорадочно пожинал колосья жизни, чтобы обрушить на нас поток чистых поэтических зерен, зерен самопожертвования и нежности. Один из товарищей, кто был с ним тогда, рассказывает: «В тот год разлуки с родиной он заметно вырос — его рост стал приблизительно метр девяносто два. Высокий и сильный, с широкой атлетической спиной, он всех нас превосходил физически и своей неистощимой энергией. Он проходил сельву шагами Прометея, помогал слабым. Я вспоминаю, как он тащил, почти на весу, одного из наших, повредившего лодыжку. Вот так во всем и всегда он был впереди, прорубал просеки, по которым мы шли. Он был мягок и доверчив, и одновременно силен. В ту пору он хотел написать песни, «которые бы пел народ». Он хотел дойти до всех, «затопить дома и сердца» своим словом.

Мы вспоминаем его лицо: высокий чистый лоб, озаренный благородством. Зеленые глаза, источавшие затаенную нежность, поразительная зрелость. Мягкая лукавая улыбка. Упрямая твердость подбородка. И беглая тень печали, исходившая даже от его улыбки.

Его голос словно долетает до нас из дальней дали:

Перевод с испанского П. ГРУШКО

Я река,

я поток,

я качу

по плоским камням,

я качу

между крепких скал,

по дороге,

начертанной

ветром.

Вокруг меня

потемненные ливнем

деревья.

Я река,

я качу

все яростней,

все напористей,

я качу,

отсвечиваю

на арках

мостов.

Я река,

я поток,

я прозрачный

поток

по утрам.

Порою

я нежен и добр.

Я скольжу

еле слышно

по плодородным долинам,

я тысячи раз

даю напиться

скоту и усталым людям.

Дети прибегают ко мне

поутру,

а ночью влюбленные

сплетают свои взгляды с моими

и погружают руки

в темную прозрачность

моих диковинных вод.

Я река,

я поток,

и порой я бываю яростным,

сильным,

и порой

не почитаю ни жизнь,

ни смерть,

качу

по кручам,

в ярости

молочу

по камням,

ворочаю их,

разбиваю на тысячи мелких кусков.

Звери бегут

врассыпную,

когда я выпрыгиваю

из берегов

на поля,

сея мелкие камешки по скатам,

когда я наводняю дома и сердца,

тела

и сердца.

Я река,

я вечный поток

счастья. Я ощущаю

близкий бриз,

ощущаю на щеках

ветер,

и мой бег

по горам и по руслам,

по озерам и пастбищам

бесконечен.

Я река, поющая

людям

в полдень,

поющая перед их

могилами,

я поток, обращенный

к священным руслам

людей.

Красная площадь. 1961.

Лето пламенеющей осени.

Голуби взмывают в воздух

из-под наших ног.

Люди замирают.

Чистый, здоровый, вольный воздух.

(Василий Блаженный горланит

свою цветастую песнь!)

Спящий Ленин

следит за маршем страны.

(Он здесь. Можете сами взглянуть.

Вот он.)

Брусчатка, шаги.

Люди.

Гагарин вернулся из полета

с цветами, сорванными в звездных полях.

(Титов целует женщин, детей.)

Красная площадь. 1961.

Застыла кремлевская стена,

выросшая из глуби столетий.

Горький

рассказывает детворе свою жизнь.

(В парках Кремля

дети обмениваются

фруктовым мороженым и шарами.)

Влюбленные целуются

под сенью больших деревьев.

Разбитый колокол таит свой звон.

(Из жерла пушки выпархивают голуби,

курлычут.)

Красная площадь. 1961.

Здесь я стоял в центре пожара,

на широкой площади,

сюда приходил не раз,

молча глотая свои горести,

лелея свою крохотную радость.

Кричал «Мир!» на красном наречье,

на улицах, площадях и в парках.

И повторяю «Мир!» в Москве, в Ташкенте,

в раненом сердце моей страны.

С приближением осени

бегу к морю, ищу золоченые раковины,

они словно листья,

море стремительно гонит их

на песок,

и между накатами волн,

приливами и отливами моря,

когда порывы осеннего ветра

пронизывают даже глубь моря,

пески заметает белая чешуя —

осыпает мои ладони.

Белые раковины!

До сих пор я слушаю вздохи моря,

которые слушал, когда детство

было таким нежным, таким маленьким,

до сих пор я различаю в глубине

каждой раковины

безбрежное дыхание моря!

Половины раковин, створки,

словно листья,

устлали песок.

Море их перевертывает и обновляет,

обрушивается на них и разбивает,

а босоногая осень

подберет их и бросит...

Ты оставила меня с ладонями,

полными зимней

росы.

Зима словно чей-то неясный вздох...

Взяться за руки и не чувствовать холода,

чувствовать не холод, а голод,

чувствовать не голод, а жажду

и желание плакать из-за всей этой

печали, которая порою нахлынет, застынет,

как молчаливое большое ущелье.

Перевод с испанского П. ГРУШКО

Гюнтер Кунерт и Гейнц Калау. Оба они ученики Брехта. Ныне они признанные мастера, с их творчеством знакомы любители поэзии многих стран. Кунерт и Калау пишут песни, работают для радио (в очень распространенном жанре — радиопьесы), для кино; они ведущие поэты-переводчики. Гейнц Калау, в таланте которого преобладает лирическое начало, пишет еще и для детей, у Кунерта в последнее время появляется все больше серьезной прозы, хотя начинал он как автор фельетонов и юмористических рассказов. Но Кунерт и в прозе остается поэтом.

Оба поэта — лауреаты высших литературных премий ГДР: Гюнтер Кунерт — лауреат премии Генриха Манна, Гейнц Калау — лауреат премии Генриха Гейне.