Весь свет

Киплинговский Маугли знал форму обращения к любому живому существу: «Мы одной крови, ты и я». Посвятовская здоровается даже с деревьями:

В поисках ответной ласки и сочувствия, в одних и тех же словах обращается она к любимому человеку и ко всему любимому ею живому. Один из давних штампов любовной лирики всех народов: «в любимом — вся жизнь». Но Посвятовская, наоборот, о жизни пишет, как если бы о любимом (стихотворение «Так мне хочется жить, что кричу...»). Она любит жизнь, хотя умеет видеть эту жизнь во всей будничности и прозаичности. Вот люди в пассажирском поезде (кстати, поезд — один из часто повторяющихся мотивов польского кино):

Столь же резко и ясно умеет увидеть поэтесса себя самое:

Некоторые ее образы казались бы жестокими, если бы не были согреты добротой и живой, деятельной любовью:

В этом последнем стихотворении («Показывают мне слова...») поэтесса признается, что жизнь она любит гораздо больше, чем слова, чем литературу. Но для нее это не повод писать случайными словами, а, наоборот, стимул для поисков самых точных слов, передающих жизнь живого. Самыми точными оказываются слова самые простые, «варварские»:

К философии, к словам и книгам философов Посвятовскую толкнуло свойственное молодости стремление понять сразу весь смысл жизни. Оказывается, и в томах философов можно найти живое:

Поэтому философия, все эти толстые и трудные тома не отгораживают, не отдаляют от нас Посвятовскую, а лишь заставляют выше ценить ее стихи. Тем более, если помнить, что языческие гимны в честь жизни написаны человеком смертельно больным, жившим под постоянной угрозой гибели.

О ком бы Посвятовская ни писала — о своей младшей сестренке («Путешествие пассажирским поездом»), о девушке, лежавшей на соседней койке в палате («Здесь лежит Изольда белолицая»), о знаменитой Ипатии, жившей в Александрии в IV в. н. э. («Ипатия слегка подкрашивала ресницы»), — Посвятовская всегда писала всем сердцем, писала о себе и от себя. Не случайно ее Ипатия оказывается, как сама Халина, не столько философом, сколько поэтом:

вцепившись в слова ногтями

говорю — как я люблю тебя

рябина красная

от крови моей

полынь побледневшая

от боли моей

и лес темный лес

непроходимый как смерть

так мне хочется жить что кричу

если жизнь от меня уходит

прижимаюсь всем телом

жизнь — кричу —

не уходи еще

теплую руку не выпускаю из рук

к уху к самому уху губами

и шепчу

жизнь

— будто жизнь мой любовник

который хочет уйти —

вешаюсь на шею

кричу

я умру если ты уйдешь

если захочешь уйти от меня

не забывай об улыбке

можешь забыть свою шляпу или перчатки

записную книжку с важными адресами

что угодно — такое чтоб вернулся

вернувшись внезапно застанешь меня в слезах

и уже не уйдешь

если захочешь остаться

не забывай об улыбке

можешь забыть когда у меня день рожденья

где мы впервые поцеловались

из-за чего впервые поссорились

но уж если захочешь остаться

сделай это не со вздохом

с улыбкой

останься

на варварском моем языке

цветы называются цветами

о воздухе говорю я воздух

а когда я выстукиваю каблуками

по мостовой

слышится стук стук стук

камень произношу я так мягко

как если бы он был бархатом

и прячу лицо в твою шею

как будто в теплый кошачий мех

люблю я

мой варварский язык

и говорю люблю

Ипатия слегка подкрашивала ресницы

была в этом сдержанность — полутень

фиолетовая на белом лице

горстями сыпала голубям

красные зерна слов

с деревьями

здоровалась кивком головы

и росло в ней зеленое изумление

ветвилось зеленое изумление

так она и жила

а умерла она попросту

от любви

здесь лежит Изольда белолицая

золотая у нее коса

по ночам светлым-светло в больнице

светят огоньки-глаза

бьется торопливое дыханье

пленной птицей в четырех стенах

в узких коридорах заплутав

ветер прибегает на свиданье

знаю я что утром рано-рано

раньше чем разбудит окна день

на больничной койке золотая тень

шепот ветра за окном Тристана

материнство

руки и губы полные ласки

волосы гладко зачесанные

подчеркивают овал лица

из облаков окаймленных золотом

как из узких прохладных бедер

рождается летний день

ручейком тепла

между двумя облаками

струится

ясный день на ладони держит

круглую серую землю

и золотом

наполняет ее изнутри

и вот улыбнулись контуры листьев

а темный жук

в коричневой шубе

на тяжелом от зерен колосе

расправляет сонные крылья

бессилие принарядило мир

для фотографии

снег припудрил листочки ландышей

у деревьев серебряные ресницы

сквозь которые просвечивает луна

— мир такой красивый —

длинная тень фонаря

на доски забора легла одиноко