Пётр Бормор - Многобукаф. Книга для

Будучи богиней сражений, а что еще важнее, богиней мудрости, Афина нисколько не сомневалась в результате этой битвы.

— Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне…

— Оставь в покое мою избушку! — заорала Баба-Яга и высунула голову из окошка. — Не смей! Тоже, взяли моду… Все шастают, все избушку туда-сюда вертят. Вот сейчас как выскочу, как выпрыгну… Эй?.. Да где ты?

— Здесь я.

Баба-Яга близоруко прищурилась. Далеко внизу, у крылечка, сидел в траве пучеглазый лягушонок.

— Ты, что ли?

— Я. Помощь мне нужна, бабушка. Невесту мою украли.

— Помощь ему… А ты знаешь, что я только по царевнам специализируюсь?

— Так она и есть царевна!

— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовалась Баба-Яга. — Давай подробности.

— Да какие там подробности… Была у меня невеста, Василиса. Любили мы друг друга. А потом налетел Иван-Царевич, схватил мою суженую и умчался — она и квакнуть не успела. Теперь не знаю, где ее искать. Подскажи, бабушка?

Старуха хмыкнула и прикрыла рот рукой.

— А ведомо ли тебе, что та Василиса — заколдованная девица?

— А мне все равно, — ответил лягушонок, — хоть девица, хоть волчица, хоть устрица. Да будь она даже цаплей — мне никакой другой не надо. Люба она мне…

— А ты ей?

— Говорит, тоже люб.

— А ты и поверил?

— Конечно, поверил. Я ей во всем доверяю.

— Тяжелый случай, — покачала головой Баба-Яга.

— Еще какой тяжелый, — вздохнул лягушонок. — Так поможешь?

— Ну, помочь — дело нехитрое. Дорогу я тебе укажу. Придешь ты ко дворцу Ивана-Царевича, а дальше что?

— А дальше — убью его.

Баба-Яга поперхнулась.

— Как — убьешь?

— Как — это я еще не придумал. Но убью точно! Нечего чужих невест воровать!

— Ну… ладно. Слушай сюда, внимательно. Расскажу, как с Иваном справиться. Пойдешь отсюда на восток, выйдешь к морю-окияну. В море-окияне найдешь остров Буян. На острове растет дуб, на дубе висит сундук, в сундуке сидит заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце…

— Смерть Иванова?

— Нет. Там смерть Кощеева. Возьмешь яйцо, и пойдешь с ним шантажировать Кощея. А уж он-то с Иваном как-нибудь справится.

— Спасибо, бабушка.

— Не за что. Работа такая.

— Почему Вы плачете, милая девушка?

Золушка поспешно вытерла глаза рукавом и обернулась на голос. На заборе, болтая ногами, сидел и наблюдал за ней незнакомый паренек — едва ли старше самой Золушки, одетый в какие-то невнятные лохмотья и босой.

— Хочу и плачу. Тебе-то что за дело?

— А что, и спросить нельзя?

— Можно, — буркнула Золушка. — только нечего обзываться.

— Я не обзывался! Я назвал Вас милой де…

— Сейчас в глаз получишь, — мрачно предупредила Золушка.

— Ну хорошо, — ухмыльнулся парнишка. — Тогда попробуем так. Эй ты, противная тетка, чего ревешь?

Золушка прыснула со смеху и отмахнулась от зубоскала.

— Да ну тебя! Хочу и реву.

— А может, я помочь хочу?

— Да? — Золушка иронично подняла бровь. — Ну, помоги, если хочешь. Мне как-раз надо еще посадить сорок розовых кустов. И перебрать мешок ячменя и проса.

Незнакомец скривился.

— Не, это я не умею. Извини.

— А что ты вообще умеешь?

Парнишка задумался и простодушно заявил:

— Да ничего, вообще-то.

— А чего же тогда помощь предлагаешь?

— А я и не навязываюсь, между прочим! Просто подумал…

— Что?

— Ну… может, тебе какое-нибудь чудо нужно?

— А ты что, волшебник? Ты же говорил, что ничего не умеешь.

— Я — нет. Но моя крестная — фея.

— Врешь.

— Не вру.

— Все равно врешь.

— Ну ладно, пусть вру. А если бы не врал — чего бы ты хотела?

Золушка задумалась.

— А твоя крестная может превратить тыкву в карету?

— Может. А зачем?

— Чтобы поехать на бал.

Паренек присвистнул.

— На ба-ал? А что тебе там делать, на балу?

— А что, нельзя?! — вспыхнула Золушка. — Думаешь, я всем только праздник испорчу своим присутствием?

— Нет, что ты! — замахал руками парнишка и едва не свалился с забора, — я не то имел в виду! Просто… ну что там интересного? Бал как бал. Все ходят, расшаркиваются, говорят всякую чушь — тоска смертная!

— Опять дразнишься!

— Да нет же! Я сам… я бы сам оттуда убежал при первой возможности!

Золушка оглядела нескладную фигуру паренька, его лохмотья и босые ноги и откровенно фыркнула.

— Да тебя бы туда и не пустили.

— Это верно, — облегченно засмеялся тот.

Золушка вздохнула.

— А мне бы хоть одним глазком…

— Да на что там смотреть?

— На принца.

Парнишка задумчиво уставился куда-то в небо над головой Золушки.

— А что — принц? Подумаешь, принц…

— Он, говорят, красивый.

— Врут, наверно.

— Может, и врут, — согласилась Золушка. — Вот я бы сама и посмотрела. Никогда не видела живых принцев.

— Да чего на них смотреть… — парнишка колупнул ногтем краску на заборе. — Принц, не принц… ерунда это всё.

— А вот и не ерунда!

— А вот и ерунда!

— А вот… а если ерунда, то и говорить тогда не о чем! И вообще, мне надо просо перебирать!

Золушка отвернулась и всхлипнула. Парнишка подумал секунду — и спрыгнул с забора во двор.

— Ладно уж. Давай помогу.

— Отстань.

— Ну что ты как маленькая! Обиделась…

Золушка утерла нос и решительно задрала его вверх, смерив мальчишку презрительным взглядом.

— Ты же не умеешь перебирать зерно?

— А ты меня научишь, — паренек неуверенно улыбнулся и протянул руку. — Мир?

Золушка вздохнула и хлопнула его по ладони.

— Мир.

Парнишка быстро взглянул на небо; солнце стояло уже высоко, но до полудня оставалось часа полтора. Это хорошо, потому что он еще успеет вернуться домой в срок. А ровно в полдень заколдованные лакеи снова превратятся из крыс в людей — и тут такое начнется!.. Да и неудобно будет оказаться перед девушкой в королевских одеждах. Еще опять решит, что над ней издеваются.

Принц никогда не перебирал ячменя и проса. Ему очень хотелось попробовать.

Жила-была на свете Любовь. И был у неё, как полагается, Предмет Любви.

Им было очень хорошо вместе. Предмет смотрел на Любовь влюбленными глазами и говорил: «Я тебя люблю!»

А она расцветала от этих слов и была для своего предмета самой воплощенной Любовью.

Но время шло, и Предмет всё реже стал смотреть на Любовь так, как раньше. Ей теперь приходилось самой спрашивать: «Ты меня любишь?.».

«Что? — отвечал Предмет. — А, ты об этом… Конечно, люблю. Не веришь?»

Любовь, конечно, верила — и доверчиво прижималась щекой к плечу своего Предмета.

Так Любовь стала Верой.

Она верила своему Предмету безоглядно, даже когда он стал реже появляться дома, даже когда от него стало пахнуть чужими духами.

А потом Предмет и вовсе пропал, и верить стало некому.