Избранные произведения писателей Дальнего Востока

Вот и павильон Чхонсок. Несколько сот рабочих уже окружили японского надсмотрщика и невообразимо галдят, выпрашивая номерки.

Синчхоль присоединился к ним и с большим трудом получил номерок — маленькую дощечку с пометкой «№ 50».

— Ну живее, живее поворачивайтесь!

Под зычные окрики надсмотрщика рабочие, завладевшие номерками, принимались по его указанию за работу. А те, которым не досталось номерков, стояли понурясь и с завистью смотрели на «счастливчиков».

— Эй, ко мне, тащите вот это туда, — командовал надсмотрщик.

Синчхоль смешался с разнородной толпой. Велели переносить мешки с цементом. Рабочие по очереди взваливали на плечи мешки и рысью устремлялись к указанному месту. Синчхоль тоже подставил плечо под мешок. В плече что-то хрустнуло, а грудь сдавило так, что он не мог вздохнуть.

Глядя, как наваливают мешки рабочие, он думал, что это не так уж тяжело, не тяжелее мешка с мукой. И, лишь взвалив на себя, понял, что это ведь камень, превращенный в муку, вот почему так тяжело. Ноги у него подкашивались.

— Эй, ты, шевелись, шевелись, сукин сын!

Окрик десятника явно относился к нему, и Синчхоль пошел быстрее. Невыносимо было дышать, грудь и плечи разламывало. Прижавшись щекой к мешку, Синчхоль прошел, шатаясь, около ста метров и со стоном рухнул на землю.

С трудом поднявшись, Синчхоль поглядел на рабочих, которые лопатами размешивали цементный раствор. Казалось, они делали это без всякого напряжения. В мгновение ока разводили мешок цементной муки. Синчхоль смотрел на них с завистью. Нечего было и думать снова поднять мешок. Но он ведь получил номерок, надо как-то продержаться до конца дня. «Неужели не выдержу? Попробую еще». И он пошел, еле передвигая, казалось, стопудовыми ногами.

В другой раз приказали перетаскивать кирпичи. Рабочие накладывали кирпичи в два ряда по тринадцати, а более сильные даже по пятнадцати и шестнадцати штук в ряд, и опоясывали их проволокой, связывая концы в узел. Затем приподнимали и, крякнув, взваливали на спину, покрытую мешком. Синчхоль побоялся сделать так и решил переносить кирпичи в охапке по одному десятку и вскоре в кровь стер руки.

Подготовив очередную ношу, он почувствовал, как ноет все его натруженное тело. Он не мог притронуться к кирпичам — ему казалось, что они утыканы острыми каменными шипами.

— Послушайте, так не годится — руки покалечите. Небось никогда такой работы не делали?

Синчхоль взглянул — говорил тот самый рабочий, который сидел рядом с ним в харчевне. В его больших глазах, с двойным веком на одном, мелькнула улыбка. Он подошел и приладил к спине Синчхоля мешок.

— Вот так держите, а теперь взваливайте на спину кирпичи, так гораздо удобнее, чем носить в руках. Ну-ка, попробуйте!

Синчхоль взвалил, ноги у него подкосились, и он опять упал. Кое-как поднялся, дрожа всем телом, приложился губами к ушибленной руке и почувствовал, что вот-вот расплачется, словно ребенок. Собрав рассыпавшиеся кирпичи, он с чужой помощью взвалил их на спину.

— Так взваливать трудно, на мешок — легче. Спину нужно сгибать вот так, поглядите.

И Двойное Веко показал, как это делается.

— Эй, вы, чтоб вам... давайте таскайте! — послышалось откуда-то сзади.

— Вот еще, шумит! — заворчал Двойное Веко, шагая рядом с Синчхолем. — Вы, должно быть, на рисе разорились?

На бирже труда то и дело появлялись люди, которые обанкротились на коммерческих операциях с рисом. Чтобы не умереть с голоду, они вынуждены были браться за любую, непривычную для них работу, и, конечно, как они ни старались, работа у них не спорилась. Этим самым они выделялись среди остальных, для кого тяжелый физический труд дело обычное и привычное.

Синчхоль задыхался, обливаясь потом, и не мог даже ответить. Он чуть не падал. Двойное Веко помогал ему, поддерживая ношу сзади. Синчхолю же хотелось одного: сбросить этот груз и убежать.

Проработав, не считая сорокаминутного обеденного перерыва, с шести утра до восьми вечера, Синчхоль окончательно выдохся. Вместе с Двойным Веком он отправился за получкой. Перед канцелярией, расположенной в бараке, сколоченном на скорую руку, толпились рабочие, спеша получить причитающийся им денежный квиток. Из канцелярии выкликали людей но номерам: «Такой-то номер, такой-то номер...»

Прождав около часа, Синчхоль получил клочок бумаги, так называемую квитанцию, и пошел обменять его на деньги. И вот наконец он держит в руках свой первый заработок — сорок шесть сэн. Обычная плата за поденную работу пятьдесят сэн, четыре сэны вычли в виде комиссионных. Синчхоль вздохнул и огляделся. На улицах Инчхоня зажглись электрические фонари. Сновали продавцы рисового супа, стараясь уловить должников, и жены рабочих, разыскивающие своих мужей, чтобы купить что-нибудь на ужин.

Синчхоль потерял из виду Двойное Веко. Поискал, поискал и остановился в раздумье, глядя на непрестанно мигающие фонари. Вот что такое эксплуатация чужого труда! Теперь он на себе познал тяжесть этой ужасающей эксплуатации чужого труда, о чем раньше он лишь читал в «Капитале», сидя за своим письменным столом.

Добравшись до дома, Синчхоль упал на постель. Вернулся с биржи труда Чхольсу.

— Ну, что, товарищ, очень тяжело?

Синчхоль поднял голову:

— А! Вы пришли! Да, я так намучился, что не могу с места двинуться!

— Ну-ну, ничего... Да у вас нос в крови!

— У меня?

Тут только Синчхоль заметил, что у него из носа течет кровь. Чхольсу принес холодную воду и тряпку. Синчхоль хотел было приподняться, но не смог и шевельнуться. Он напряг все силы, как тогда, при переноске кирпичей, и тело его пронизала страшная боль. Пришлось предоставить Чхольсу ухаживать за собой.

— Видно, эта работа не по вас, товарищ.

И хоть тело Синчхоля словно онемело, все же замечание обидело его. Он крепко зажмурился, вздохнул и застонал. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним вставала страшная картина: он таскает кирпичи. Напрягаясь, взваливает он огромную тяжесть на плечи и шагает, шагает...

— Вы ели что-нибудь?

— Да, рисовый суп...

— Так или иначе, товарищ, работу эту придется оставить, так... — И, запнувшись на полуслове, Чхольсу внимательно посмотрел на Синчхоля.

Тот глядел на него в упор, затем перевел взгляд на стену. Чхольсу поднялся:

— Я еще не ужинал, схожу поем.

— Конечно, почему не сходить. А я раскис совсем, наверно, усну как мертвый.

Хотя Чхольсу целый день проработал в порту, он, однако, не обнаруживал особых признаков усталости. Проводив Чхольсу взглядом, Синчхоль повернулся лицом к стене и вскрикнул: до того болели все кости.

«Эксплуатация чужого труда!»

Он дважды убедился, какой вес имеет этот термин. А перед глазами маячили кирпичи, кирпичи, кирпичи... Чтобы избавиться от страшного видения, он попытался переключиться на воспоминания прошлого. И опять перед его мысленным взором промелькнула Сонби на рикше. Сонби, затерявшаяся в лабиринте улиц Сеула. «Зачем она приехала в Сеул? Может быть, с мужем? Или вышла наконец замуж Окчоми и перебралась в Сеул, в дом мужа?» Синчхоль терялся в догадках. Окчоми, Окчоми! Судя по тому, что он постоянно думал о Сонби и так взволновался, случайно увидев ее на улице, он, должно быть, любит Сонби. Но он ведь ничего не знал о ней, она всегда оставалась для него неуловимой.