М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Офелия, - сказал его собеседник, - являет еще один вариант поведения. Принц мог по-настоящему сойти с ума и покончить с собой. Так, вероятно, ведет себя человек, потрясенный смертью отца, - просто сходит с ума. Он все типы поведения понемножку пробует. То сумасшедшим побудет, то в Пирра поиграет с мечом постоит, то задумается о государстве, как норвежец. Если посмотреть внимательно, все варианты поведения разобрали, и каждый, вообще-то, неплох. Но выбирает он потом окончательный вариант.

- Какой же?

- Я скажу, если сам не догадаешься. Ты ответь мне на простой вопрос: зачем внутри пьесы - еще одна пьеса? Зачем пьеса, которую играют актеры?

- Мышеловка? Нужна для того, чтобы разоблачить короля.

- Разве за этим? И как же короля разоблачили - тем, что обидели? Король видит, что его обвиняют в убийстве, оскорбляется, встает, уходит. Любой бы обиделся. Ты бы тоже оскорбился. Я, например, скажу тебе, что ты дурак. Ты на меня обидишься. Будет ли это доказательством того, что ты дурак? Прямым доказательством все-таки не будет. А косвенных и так хватает.

- Имеешь в виду мое объяснение с Соней? Глупость, признаю. Знал, что глупость, а все-таки заговорил с ней. Но это была не пьеса и даже не комедия - хотя моя жизнь и кажется смешной. Мне подчас странно, что все, что происходит со мной, происходит на самом деле - раз так, то ничего другого никогда не будет. Реальность - она одна. А Гамлетy все стало ясно именно в театре.

- Что именно ему стало ясно? Вот ты на какой вопрос мне ответь: мы назвали несколько судеб, которые он мог бы прожить, - эти судьбы представлены как наброски главной судьбы. Но какой? Все эти люди: Лаэрт, Фортинбрас, Пирр, Эней, Орест - они двойники Гамлета. Все они - дети теней. Все - воплощение некоей директивы. Как ее определить?

- Бремя наследства.

- Беру слова насчет дурака назад. Верно, бремя наследства, и есть много возможностей нести бремя. Для этого и выпущено на свет столько героев - они как бесконечные отражения в зеркале. Шекспир ставит одно против другого, и изображения множатся до бесконечности. Гамлет кладет этому предел. Когда?

- В конце он конец и кладет - когда их всех в гроб кладет. Тут им всем и приходит конец.

- Еще раз: он никого не убивал - все само убилось. Он время такое выбрал почему?

- Случайно все совпало - дуэль, яд, и настроение, видать, было хреновое. Папа умер, дождь, девушка утонула. Ну, как оно бывает?

- Но когда, когда, скажи - все это сошлось в одно?

- Когда посмотрел представление - оно отразило всю его историю. Он посмотрел - решил: все, пора. Хватит время тянуть.

- Видишь! Еще одно зеркало! Тоже зеркало! И ты прав, ты прав, - вдруг горячо заговорил историк, хватая друга за руку, - ты прав, что для каждого играется своя пьеса. И я тоже прав, когда сказал, что пьеса всего лишь одна - одна на всех. Понимаешь?

- Нет, мой пылкий друг, не понимаю.

- Я имею в виду такое зеркало, в котором отразится все сразу. Мышеловка - сыграна и для короля, и для Гамлета, и попадают в нее оба. Просто король видит в представлении аллюзию своей истории, а Гамлет - структуру истории вообще. И Гамлет понимает, что его судьба - это такая же пьеса внутри другой пьесы, как «Мышеловка» - внутри пьесы «Гамлет».

- Все ты запутал.

- Наоборот, распутал. Гляди. Если можно вставить одну пьесу внутрь другой - значит, это происходит постоянно. Это - простое понимание. Если судьба любого из твоего окружения - есть инвариант твоей судьбы, то почему не предположить, что все судьбы вместе - инвариант чьей-то еще? Есть пьеса «Гамлет» а внутри у нее есть вставная пьеса «Мышеловка». Но есть и другая пьеса, которая размерами и значением еще больше «Гамлета», и «Гамлет» в ней, в этой большей пьесе, - такое же вставное представление. Понимаешь? Герой неожиданно это понял. Он смотрел на судьбы других теней - на судьбы своих двойников. Вернее сказать так: он думал (и мы вместе с ним думали), что все они - его двойники. И неожиданно этот зеркальный ряд распался, когда он увидел, что они вставлены не в его пьесу, как он самонадеянно решил, а они - вместе с ним - внутри большей пьесы. Понимаешь теперь? Он вдруг видит это там, в театре. Его судьба - такой же вариант чьей-то еще судьбы, как судьба Лаэрта - вариант его собственной. Понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что для Лаэрта написана пьеса «Гамлет», а для Гамлета - какая-то еще, другая пьеса?

- Та, другая пьеса, написана для всех.

- И даже для министра энергетики? Ему точно закон не писан.

- Писан. Просто он не читал.

- А как называется другая, большая пьеса?

- Разве ты сам не знаешь?

- Нет.

- Она называется «Отец и сын». Внутри нее играется «Гамлет». Единственный судья для сына - отец, и последний приговор отцу выносит сын. Эта цепь не может быть разомкнута - что они друг без друга?

- А чем эта главная пьеса кончается?

- Как чем?

И оба мальчика замолчали. Потом один сказал:

- Гамлет пугается в понятиях, отправной точкой для него является судьба отца.

- А потом?

- Потом он начинает другой счет.

- Откуда?

- От отца, откуда же еще. Другого счета не бывает.

- Ты меня совсем запугал.

- А все просто, надо только подумать.

И опять мальчики замолчали, и молча прошли еще круг под липами, мимо дома Лугового и Левкоева.

- Ты имеешь в виду небесного отца? - сказал другой мальчик.

- Наконец додумался.

- Страшная пьеса.

- Ты про какую?

- «Гамлет». Та, главная, утешительная.

- А мне кажется, это одна и та же пьеса.

- Пойми, пожалуйста, - сказал другой мальчик, - невыносимо знать, что из любой пьесы выходит один и тот же сюжет. Это совсем не утешает. Это оскорбительно для всех - для Гамлета, для тебя, для меня. И это должно быть оскорбительно для той, главной пьесы. Зачем отцу такой сын, который не живет самостоятельно?

- Но Гамлет живет самостоятельно. Он сам все придумал, его не об этом просили. Отцу его хватило бы, чтоб он свел счеты с Клавдием и сел на трон.

- А другому отцу - тому всегда мало. Ему, что ни дай, - все мало. Он всегда скажет: ты можешь больше.

- Ему всегда мало.

- Вот что ужасно - вырвешься из одного сюжета, думаешь: убежал! А ты не убежал и никогда не убежишь. Куда деться? Как побег из сибирского лагеря, - никто из мальчиков не был в тайге, но им казалось, что они знают, как бывает, - как побег из лагеря: перелез ограду, а там - тайга. Не убежишь, потому что некуда. Будь оно все проклято!

- Что - все? - спросил мальчик.

- Я скажу тебе, только ты не поймешь. Я русский, и жить мне в России. И я не связан, как ты, с этими Рихтерами, которые сегодня здесь, завтра - там. У меня нет другой родины, и не будет никогда. И жизни у меня другой нет, и никогда не будет. Я не могу примерять на себя, как ты, сначала одну жизнь, потом другую, - у меня нет лишних в запасе. Я хочу прожить свою жизнь, и, по-моему, это немало. И вот, когда жизнь в России повернулась - пусть на чуть-чуть, пусть немного, - когда я чуть свободнее вздохнул, когда появилась у меня надежда, что Россия заживет не коммунистической, не исторической, а просто своей жизнью, - так появился умник (и всегда найдется такой), который говорит: стой, не уйдешь. И показывает мне, что куда бы я ни выпрыгнул, - все равно окажусь в чужой истории. Полюблю я Соню Татарникову или не полюблю - все равно выйдет, что это не вполне моя жизнь, моей собственной жизни - у меня нет.