Амели Нотомб - Косметика врага

— Настоящий водевиль!

— Тогда она пригласила меня с женой к себе на чай, на следующий день после полудня. Представляете? Моя жертва приглашает меня на чай! Я оторопел от счастья и, конечно, согласился. И, что было еще хорошо, она дала мне свой адрес. Но вот имени своего она не назвала, так как подразумевалось, что я его знаю.

— И вы пошли?

— Да, всю ночь я промаялся без сна, а на следующий день отправился к ней. Я был несказанно рад, что нашел ее, и это было самое главное. Я надеялся, что, как это часто бывает, ее имя будет указано на дверях квартиры. Но, увы, никакой таблички там не было. Я позвонил, и она открыла. Она улыбнулась, но тут же погрустнела: «А где же Лив?» Я сказал, что жене нездоровится. Моя любовь усадила меня в гостиной и вышла, чтобы приготовить чай. Как я понял, служанки у нее не было, и меня это очень устраивало: кроме нас, в квартире никого не было.

— Вы опять собирались ее насиловать?

— Никогда не стоит пытаться повторять то, что было слишком прекрасно. Лучше все равно не получится. Вот если бы она сама мне предложила…

— В этом случае это было бы уже не насилие.

— Логично. Опыт у меня, конечно, небогатый, но интуитивно я догадываюсь, что при обоюдном согласии секс — довольно скучное занятие.

— Вы говорите с таким апломбом!

— Поставьте себя на мое место. Я только раз в жизни попробовал женщину, и это было насилие. Для меня секс неотделим от насилия. Уберите насилие, и что же останется от секса?

— Любовь, удовольствие, вожделение…

— Ну да, весь этот сироп. Но я привык к острым блюдам, а вы предлагаете мне рисовые котлетки.

— О, я вам ничего не предлагаю!

— Она, кстати, тоже ничего не предлагала. Так что вопрос отпадает.

— Да, отпадает.

— Но, согласитесь, это было очень комично: я сижу в гостях у своей жертвы, и она, милая и предупредительная, поит меня чаем. «Еще немного чаю, господин Тексель? — Называйте меня просто Текстор». Увы, она так и не догадалась назвать свое имя. «Вам нравится Париж?» Мы вели вполне светскую беседу, и я с наслаждением любовался ее лицом.

— Неужели она так и не узнала вас?

— Слушайте, что было дальше. Когда она сказала что-то смешное, я рассмеялся. Знаете, я хохочу обычно во все горло. И тут она изменилась в лице. Глаза у нее расширились, и она с ужасом посмотрела на мои руки, словно тоже узнала их. Видно, у меня характерный смех.

— Вы, должно быть, смеялись, когда насиловали ее. Это уж слишком!

— Да, смеялся от переполнявшего меня счастья. «Это вы», — произнесла она ледяным тоном. Я сказал: «Да, это я. Я рад, что вы не забыли меня». Она долго разглядывала меня — с ужасом и ненавистью. Ее молчание казалось мне бесконечным. Наконец она произнесла: «Да, это вы». Тогда я сказал: «От одного кладбища до другого прошло десять лет. Все эти годы я думал только о вас. И все эти десять лет я постоянно искал вас». И вот что я услышал в ответ: «Мне удалось забыть ваше лицо, но я узнала ваш отвратительный смех. Я ни с кем и никогда не говорила о вас и о том, что со мной произошло, чтобы похоронить вас как можно глубже. Я вышла замуж и стараюсь изо всех сил жить как все нормальные люди, чтобы исцелиться от кошмара, который пережила по вашей вине. Так зачем же вы снова врываетесь в мою жизнь, когда я почти излечилась от вас?»

— Действительно, зачем?

— Я сказал ей: «Потому что люблю вас». Тут ее чуть не стошнило.

— Как я ее понимаю!

— Я сказал: «Я люблю вас. Я не прикоснулся ни к одной женщине, кроме вас. Я только раз в жизни занимался любовью — с вами». Она сказала, что это не называется любовью. Я сказал: «Все эти годы я мысленно разговаривал с вами. Когда же вы ответите на мои вопросы?» Она сказала: «Никогда». И она приказала мне убираться. А я не хотел никуда убираться. Я сказал: «Не бойтесь, я не собираюсь вас снова насиловать». Она сказала: «Конечно нет. Мы же не на кладбище, а у меня дома. У меня есть ножи, чтобы постоять за себя». Я сказал: «Именно для этого я и пришел».

— Простите?

— Она точно так же отреагировала на мои слова, как и вы. Я сказал: «Я стремился снова увидеть вас по двум причинам. Прежде всего, мне необходимо узнать наконец ваше имя. А потом, я хочу, чтобы вы отомстили мне за себя». Она сказала: «Не будет ни того, ни другого. Уходите». Я сказал, что не уйду, пока не получу положенного. Она сказала, что мне ничего не положено. Я сказал: «Неужели вам не хочется отомстить мне?» Она сказала: «Я желаю вам всех бед, какие только могут обрушиться на человека, но сама я не способна причинить зло. Единственное, чего я хочу, чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни». Я сказал: «Разве вам не станет легче, если вы сами убьете меня? Тогда я раз и навсегда исчезну из вашей жизни!» Она сказала: «Нет, мне не станет от этого легче, и вдобавок у меня возникнут проблемы с правосудием, так что я уже никогда не смогу вычеркнуть вас из своей памяти».

— Почему она не вызвала полицию?

— Я бы не позволил ей это сделать. Но, по-моему, ей вовсе не хотелось обращаться в полицию: у нее было для этого целых десять лет, но она туда так и не заявила.

— Почему же?

— Она никому не хотела говорить о насилии, чтобы поскорее забыть о нем.

— Теперь она поняла, что совершила ошибку: насильник сам напомнил о себе.

— Но мне было плевать на это жалкое полицейское правосудие, мне хотелось получить сполна — поэтому она сама должна была совершить возмездие и убить меня.

— Вы хотели, чтобы она вас убила?

— Да, мне было необходимо, чтобы она сама это сделала.

— Да вы просто сумасшедший.

— Не согласен. Для меня сумасшедший — это человек, который совершает необъяснимые поступки. А я могу объяснить любой из своих поступков.

— Только вы один и можете их объяснить.

— Мне этого вполне достаточно.

— Если вы так жаждали смерти, чтобы искупить свою вину, почему же вы не покончили с собой?

— Причем тут этот романтический бред? Я вовсе не жаждал смерти как таковой, я жаждал, чтобы она убила меня.

— Результат, в конечном счете, один и тот же.

— Представьте себе, что вам хочется заняться любовью, а вам говорят: займитесь лучше мастурбацией, результат, в конечном счете, один и тот же. И с чего вы взяли, что я стремился искупить вину? Я вовсе не сожалел о содеянном, это насилие было единственным достойным поступком за всю мою жизнь.

— Если вас не мучили угрызения совести, зачем вам понадобилось, чтобы она вас убила?

— Я хотел, чтобы она получила удовлетворение. Мне, как и любому влюбленному, хотелось только одного: взаимности.

— В этом случае было более логично настаивать, чтобы она вас изнасиловала.

— Конечно. Но она не хотела. В этом смысле тут все было безнадежно. Поэтому в качестве сублимации я добивался, чтобы она меня убила.

— Как будто секс и смерть — это одно и то же. Какая нелепая мысль!