Амели Нотомб - Косметика врага

— Но помимо меня так думают и знаменитые ученые.

— Самое ужасное, когда умничает сумасшедший.

— Так или иначе, мы спорим впустую, потому что она не хотела меня убивать. Я, как мог, старался ее убедить, что она имеет право на месть, но она отвергала все мои доводы. В конце концов я спросил: может, ей мешают это сделать религиозные убеждения? Она сказала, что она неверующая. Я сказал: «Если вы не скованы никакими религиозными предрассудками, вы вольны поступать, как вам хочется». Она сказала: «Но я не хочу вас убивать. Мне бы хотелось, чтобы вас приговорили к пожизненному заключению, и вы уже никому не смогли причинить вред, а ваши сокамерники отплатили бы вам за меня». Я сказал: «Зачем же это удовольствие уступать другим? Убейте меня сами!» Она сказала: «Я не способна на насилие». Я сказал: «Вот уж не ожидал». Она сказала: «Я рада, что разочаровала вас».

— У меня уже голова идет кругом от ваших бесконечных: я сказал… она сказала… я сказал… она сказала…

— Когда после знаменитой истории с запретным плодом Бог расспрашивает Адама о его грехопадении и этот слюнтяй жалуется на свою жену, он тоже все время повторяет: «Я сказал… она сказала…» Бедная Ева!

— Тут я с вами согласен.

— На самом деле у нас с вами гораздо больше общего, чем вам кажется. Я сказал: «Что же я в таком случае должен сделать?» Она сказала: «Исчезните навсегда из моей жизни». Я сказал: «Но мы не можем вот так расстаться!» Она сказала: «Можем и должны». Я сказал: «Об этом не может быть и речи. Я вас слишком люблю. Мне нужно, чтобы что-то произошло». Она сказала: «Мне наплевать на то, что вам нужно». Я сказал: «Вы не должны так говорить. Это невежливо». Она рассмеялась.

— Это действительно смешно.

— Я сказал: «Вы меня разочаровываете». Она сказала: «Вы требуете от меня слишком многого. Мало того, что вы изнасиловали меня, вам еще хочется, чтобы я не обманула ваших ожиданий?» Я сказал: «А что, если я помогу вам убить себя? Вот увидите, я буду очень стараться». Она сказала: «Я ничего не увижу. Вы сейчас встанете и уйдете». Я сказал: «Вы упомянули, что у вас есть ножи. Где они лежат?» Она не ответила. Я пошел на кухню и нашел там здоровенный нож.

— Почему же она не убежала, пока вы ходили на кухню?

— Я крепко держал ее за руку, а в другую руку я вложил ей нож. Я прижал лезвие к своему животу и сказал: «Ну, давайте». Она сказала: «Нет, такого удовольствия я вам не доставлю». Я сказал: «Сделайте это не ради меня, а ради себя». Она сказала: «Нет, повторяю вам, я не хочу вас убивать». Я сказал: «Ну хорошо, сделайте это без всякого желания, только чтобы доставить мне удовольствие». Она усмехнулась: «Лучше я погибну, чем доставлю вам удовольствие!» Я сказал: «Берегитесь, я могу поймать вас на слове». Она сказала: «Я не боюсь вас, вы сумасшедший!» Я сказал: «Вы понимаете, что раз уж этот нож появился, нам не обойтись без кровопролития. Чья-то кровь обязательно должна пролиться, моя или ваша». Она сказала: «Нет, не должна». Я сказал: «Нет, должна!» — и отобрал у нее оружие. Она все поняла, но было уже слишком поздно. Она попыталась вырваться из моих рук. Но тщетно. Она не отличалась крепким сложением. Я вонзил нож ей в живот. Она даже не вскрикнула. Я сказал: «Я люблю вас. Я только хотел узнать ваше имя». Она упала, лицо ее исказилось от боли, и она прошептала: «Какой странный способ знакомиться». Это была очень вежливая умирающая. Я сказал: «Так скажите же, как вас зовут!» Она сказала: «Я скорее умру…» Это были ее последние слова. От ярости я искромсал ножом ее лоно. Зря старался, она все равно победила: умерла, но так и не назвала своего имени.

Текстор Тексель умолк. Потрясенный Жером Ангюст тоже молчал. Наконец его собеседник заговорил снова:

— Я ушел и унес нож с собой. Так получилось, что я совершил идеальное преступление: никто, кроме жертвы, меня не видел, и я почти не оставил отпечатков, так что найти меня было невозможно. И, как видите, я по-прежнему на свободе. На следующий день из газет я узнал наконец ответ на мучивший меня вопрос. В знакомой мне квартире обнаружили труп женщины по имени Изабель. Изабель! Какое имя! Я был в восторге. — Он снова помолчал. — Эту женщину я знал лучше, чем кто бы то ни было на свете. Я ее изнасиловал — это уже немало; и я ее убил, а это больше, чем самая интимная близость. Но чтобы до конца разгадать ее тайну, мне не хватало только ее имени. Для меня это было самое мучительное. Я десять лет не мог с этим смириться и походил на читателя, который без конца с упоением перечитывает одну и ту же книгу, главную книгу своей жизни, но так и не знает ее названия.

Помолчав, он продолжил:

— Наконец-то я узнал название своего любимого шедевра: ее имя. И какое красивое имя! Все эти годы, признаться, я боялся, что даму моего сердца зовут Сандра, Моника, Раймонда или Синди. Уф, какое облегчение! У нее было восхитительное, музыкальное и чистое, как родник, имя. Имя — это уже кое-что, говорил несчастный Люк Дитрих. Я столько лет любил эту женщину и при этом не знал ее имени. Теперь я знал о ней все: я познал ее и в любви и в смерти, и я узнал ее имя.

— По-вашему, это и есть «знать человека»? — с ненавистью произнес Ангюст.

— По-моему, это значит любить человека. Никто так не знал и не любил Изабель, как я.

— Разве так любят?

— А кто ее любил больше меня?

— Неужели вы такой придурок, что не понимаете, что любить человека — значит жить с ним, говорить с ним, спать с ним, а вовсе не уничтожать?

— О-ля-ля! Кому нужны эти громкие слова! Сейчас я, конечно, услышу еще одну банальность: «Любить — это смотреть в одном направлении».

— Заткнитесь!

— Что с вами, Жером Ангюст? Вам плохо?

— Да, мне стало плохо после всего, что вы тут порассказали.

— Не стройте из себя оскорбленную невинность. Скажите спасибо, что я пожалел вас и опустил подробности. Черт возьми, до чего же чувствительны эти людишки, которые ни разу в жизни не убивали!

— Вы знали, что двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года была Страстная пятница?

— А я думал, вы неверующий.

— Да, я неверующий. Но вы неслучайно выбрали этот день.

— Клянусь, это чистое совпадение.

— Я-то был уверен, что негодяй, совершивший это преступление, нарочно выбрал этот день. Я готов задушить вас за все, что вы совершили!

— Чего это вы так убиваетесь из-за чужой женщины, которая умерла десять лет назад?

— Хватит играть комедию. Давно вы меня преследуете?

— Надо же, какой Нарцисс! Как будто я вас преследовал!

— Сначала вы мне врали, что вам нравится приставать к чужим людям и мучить их своей болтовней.

— Но это так и есть.

— Допустим. Но зачем вам понадобилось мучить человека, чью жену вы зарезали?

— Как? Так это вы были мужем Изабель?