Алексей Колышевский - Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

– Куда вас несет? Что ты собираешься делать? Я требую, чтобы ты мне сказал, куда ты едешь!

– Зажигать, – ввинтил модное словечко Мемзер, в надежде вызвать еще одну прекрасную улыбку, и потрепал ее по щеке. Она дернулась, он медленно отвел руку и вышел.

Наташа вернулась в столовую, постояла в раздумье за стулом, на котором только что сидел Сергей, с раздражением посмотрела на испорченную скатерть, взяла с тарелки несколько виноградин, одну за одной запихнула в рот, немедленно подавилась, закашлялась до слез, едва отдышалась и, выйдя из столовой, поднялась к себе.

– Скотина, – вслух произнесла Наташа, оставшись совсем одна за плотно прикрытой дверью спальни. – Связался черт с мальчишкой, с младенцем, с лопухом! Теперь еще познакомит его с какой-нибудь стервой, с блядью, а та его чем-нибудь наградит. И все, конец. Вот ничего и не выйдет!

Она стала быстро раздеваться, беспорядочно кидая вещи на пол, и вдруг, как была, со спущенной на одну сторону бретелью, упала на кровать и разревелась, как самая обычная баба. Были в ее рыданиях горькая обида и разочарование избалованной девчонки, которой не дали сладкого. Поплакав немного, она успокоилась, еще раз хорошенько выругала мужа и, облегчив таким образом душу, легла спать. Ей тут же приснилась клубничная грядка и лежащий поперек нее деревянный шест с прибитым на конце скворечником...

Мемзер передвигался по городу в огромном черном «кадиллаке», задние сиденья которого трансформировались в уютный полукруглый диванчик, чем-то похожий на то самое приснопамятное купе поезда Сочи – Москва. В салоне было уютно, тепло и пахло одеколоном «Шанель» и сигарами.

– Куда мы едем? – Сергей провалился в мягкость дивана и чувствовал себя полночным плейбоем.

– В мой офис, – Мемзер протянул руку, отворил дверцы бортового бара, жестом пригласил Сергея – «угощайся», – а сам достал сигару и, воспользовавшись вместо ножичка зубами, как когда-то во Вьетнаме, откусил сигаре кончик, чиркнул длинной спичкой. – Там единственное место, где можно спокойно поговорить, никто не подслушает и высоко. Ты любишь высоту?

– Нет, – честно признался Сергей, – я боюсь высоты.

– Ничего, – усмехнулся Мемзер, – привыкнешь...

Лифт привез их на сорок третий этаж. На этаже дежурили двое, в одном из них Сергей узнал командующего духовым оркестром на перроне. Мемзер попросил открыть свой кабинет, пригласил Сергея следовать за собой и включил легкий, ненавязчивый свет.

– Располагайся где хочешь.

Кабинет был большим и скорее напоминал квартиру: мебель старинная, окна задрапированы глухими шторами, вместо письменного стола конторка, за которой Мемзер любил работать стоя. Он подшучивал по этому поводу, говоря, что сам себе напоминает Акакия Акакиевича или кассиршу из «Уолмарт» [2]. У стены стояли два кресла, между ними торшер, небольшой журнальный столик, на противоположной стене висел портрет неизвестного Сергею господина. Приглядевшись, молодой человек догадался, что это Гулливер в стране лилипутов, сами же лилипуты были едва заметны и копошились где-то между каблуков Свифтова детища. Мемзер заказал портрет известному московскому художнику и щедро заплатил тому за работу.

Сергей был рад, что опознал портрет. Теперь просто было начать беседу:

– Дядя, а почему именно портрет Гулливера?

Мемзер ответил не сразу. Он что-то сделал, и шторы бесшумно стали разъезжаться в стороны, открывая вид на залитый дождем ночной город.

– Почему Гулливер? Как тебе объяснить... У тебя есть идеал?

Сергей покачал головой. Нет для него идеалов.

– А у меня вот, – Мемзер кивнул на портрет, – он мой идеал. Вежлив с карликами, неприступен для великанов. Он похож на меня. Вернее, конечно же, я на него. Я, Сережа, приплыл из страны великанов сюда, в Лилипутию, только вот цели у меня совсем иные. А если я их не выполню, то великаны меня переварят. Знаешь, каково это, оказаться у великана в брюхе? Все в этом несовершенном мире движется только благодаря страху. Человек – самая ленивая скотина на земле. Думаешь, если бы не великанская пасть, я стал бы жить среди лилипутов? Ответ – нет, сэр. Знаешь, мой папа тоже был лилипутом. Его казнили, давно. А я уплыл за тридевять земель и стал Гулливером. Потому и портрет... Тебе, конечно, не терпится узнать, чем таким я занимаюсь, что готов предложить тебе?

– Откровенно говоря, да, – признался Сергей, очень благодарный своему дяде за то, что тот сразу же задал для их беседы очень доверительный и ненавязчивый тон.

Мемзер встал за свою конторку:

– Скажи мне, ты когда-нибудь читал Библию?

– Нет. Я бы там ничего не понял. Я и в церковь-то особенно не ходил никогда, так, свечку поставить или, когда помрет кто-то, на отпевании постоять.

– А ты садись, я тебе расскажу, объясню, что к чему. У меня, видишь, даже трибуна имеется, ха-ха. Понимаешь, в чем дело... Дело в том, что великаны лилипутов не любят, и, соответственно, наоборот. И что самое интересное, последнее для лилипута дело – это признать себя лилипутом. А великанам очень нужно, чтобы лилипуты только такими вот козявочными всегда и оставались. Не сбрендил еще от моих аллегорий? Отлично. Так вот, в Библии, в книге Ездры – это Ветхий завет, сказано: «Горе мне, горе мне! Кто избавит меня в те дни? Начнутся болезни – и многие восстенают; начнется голод – и многие будут гибнуть; начнутся войны, – и начальствующими овладеет страх; начнутся бедствия – и все вострепещут. Что мне делать тогда, когда придут бедствия? Вот, голод и язва, и скорбь, и теснота посланы как бичи для исправления, но при всем этом люди не обратятся от беззаконий своих и о бичах не всегда будут помнить. Вот, на земле будет дешивизна во всем, и подумают, что настал мир; но тогда-то и постигнут землю бедствия – меч, голод и великое смятение. От голода погибнут очень многие жители земли, а прочие, которые перенесут голод, падут от меча. И трупы, как навоз, будут выбрасываемы, и некому будет оплакивать их, ибо земля опустеет и города ее будут разрушены. Не останется никого, кто возделывал бы землю и сеял на ней. Дерева дадут плоды, и кто будет собирать их? Виноград созреет, и кто будет топтать его? Ибо повсюду будет великое запустение. Трудно будет человеку увидеть человека, или услышать голос его, ибо из жителей города останется не более десяти, и из поселян – человека два, которые скроются в густых рощах и расселинах скал. Как в масличном саду остаются иногда на деревах три или четыре маслины, или в винограднике обобранном не досмотрят нескольких гроздей те, которые внимательно обирают виноград: так в те дни останутся трое или четверо при обыске домов их с мечом. Земля останется в запустении, поля ее заглохнут, дороги ее и все тропинки ее зарастут терном, потому что некому будет ходить по ним. Плакать будут девицы, не имея женихов; плакать будут жены, не имея мужей; плакать будут дочери их, не имея помощи. Женихов их убьют на войне, и мужья их погибнут от голода» [3], – Мемзер сделал внушительную паузу и продолжил: – Вот чем я на самом деле здесь занимаюсь. Понял что-нибудь?