Алексей Иванов - Блуда и МУДО

Розка медленно закипала.

– А мне… подскажи… те… – прошептала Сонечка.

– А у вас, Сонечка, пусть будет кружок по изучению биоценозов края. Вы знаете, что это такое?

Сонечка кивнула и покраснела так, словно Моржов спросил её, знает ли она, что такое оральный секс.

– Вот и всё, – подвёл итог Моржов. – Суть прежняя, всё прежнее, но никто к вам не подкопается.

– А меня!… – задохнулся от обиды Щёкин. – Меня тоже научи жить!…

– Всех научу, – щедро пообещал Моржов.

Он ждал, в какую сторону пойдёт прореха, когда Розку начнёт рвать пополам. Как Моржов посмел исправлять ситуацию? Если Розке плохо без мужика – пусть и всем остальным тоже будет плохо! Не важно, по какой причине.

– Да Шкиляева на первой же проверке эту липу просечёт! – закричала Розка.

– Не просечёт, – возразил Моржов.

– Что она, дура, что ли?!

– Во-первых, дура, – согласился Моржов, – и никогда ценоз от цирроза не отличит. А во-вторых, разве она приходит на занятия с проверкой для того, чтобы следить за соответствием теме, обозначенной в программе?

– Ко мне Шкиляиха в апреле с проверкой приходила, – неожиданно по-земному рассказал Щёкин. – Тема у нас была – «Вязание узлов», а мы пили чай. И что? Шкиляиха просто пересчитала упырей по башкам и ушла. Ей тема по фиг. Мы у себя хоть буратин вырубать можем, лишь бы нужное количество человек присутствовало. Жизнь – это кузница.

– Вот тебе, Розка, и ответ, – назидательно изрёк Моржов.

– Да без толку всё это! – закричала Розка. – Пиши – не пиши программы, всё равно Шкиляева всех нас знает! Если Константин Егорыч – значит краеведение, чего бы он там в программе ни сочинил!…

– А если, скажем, он заявит кружок дельтапланеризма? И не просто заявит, а вправду будет летать на дельтаплане в поднебесье?

– Над родным же краем полетит! Значит, краеведение!

Моржова словно пронзило от макушки до стула. Розка во всей красе явила второй признак пиксельного мышления!… Первый – это отсутствие стимула в накоплении пикселей. А второй признак оправдывал первый. Незачем эти пиксели и накапливать! Складывая из пикселей картинку, на выходе всё равно получаешь не картинку, а пиксель. Шкиляиха знает, что Костёрыч – краевед. «Краевед» – это пиксель. Какую бы новую картинку Костёрыч ни выкладывал в своей новой программе из других пикселей, в глазах Шкиляихи эта картинка всё равно редуцируется и суммируется в пиксель «краеведение».

– Что же, меня будут сокращать только за то, что я – это я? – удивился Костёрыч.

– А всех только за это и будут увольнять! – закричала Розка. – Разве что вон Миленку не уволят из-за мужика еённого!…

– Что за бред, Роза? – тотчас резко спросила Милена, краснея.

– А что, не так? Был бы Константин Егорыч любовником у Шкиляевой, кто бы его уволил?

– Э-э… – Костёрыч даже растерялся от столь неожиданного аргумента.

– Жарь их, Розка!… – как в бане, сладострастно зашипел Щёкин.

– Это вообще свинство, Роза! – отчеканила Милена.

– А чего свинство-то? Ты останешься, а меня вышибут – это не свинство?

Розка совершенно разбуянилась.

– В таком тоне я не желаю разговаривать, – заявила Милена.

– Не желает она!… Я уже восемь лет в МУДО отпахала, за что меня на помойку? Это вон Опёнкину можно – она только что пришла! А меня?!.

– Я… Что я?… Мне… – обомлела Сонечка. – Почему?…

– По жопе! – грубо сказала Розка. – Тебя-то какой смысл держать? У тебя дети и так разбегутся!…

– Ро… Роза! – заметался Костёрыч, не зная, что делать.

– У Милены… Дмитриевны… столько же… Я…

– Вы, Соня, меня с собой не сравнивайте, – жёстко и презрительно ответила Милена.

– Девушки! Сбавьте обороты! – предостерёг Моржов.

– А это правда, – холодно сказала Милена. – Для Сони увольнение – вполне заслуженное. Способностей к педагогике у Сони – ноль.

– Хоть бы раз мне на кухне помогла! – крикнула Розка.

Лицо Сонечки враз залили слёзы. Сонечка тихо встала, повернулась и пошла в коридорчик, к своей комнате. Моржову стало пронзительно-жалко Соню, и даже зачесалась рука – дать Розке подзатыльник, а Милене пощёчину.

– Девчонки, прекратите! – рявкнул он, вставая.

– А что прекратить-то? – нагло взъелась Розка.

– А то и прекратить! – Моржов отшвырнул стул в угол холла – так же, как некогда в придорожном кафе с обнаглевшими проститутками. – Идите проветритесь обе! Развели свару! Обидели ребёнка!

Милена поднялась и с гордым выражением лица тоже вышла из холла. Костёрыч, держа очки обеими руками, в смятении, сутулясь, побежал на улицу.

– Щекандер, иди к Сонечке, – негромко посоветовал Моржов.

Они со Щёкиным посмотрели друг другу в глаза. Моржов выдержал взгляд Щёкина, хотя в затылок ему полыхнуло огнём. Одно дело – вальяжно рассуждать про передачу Сонечки Щёкину, а другое дело – самому добровольно отступиться от своей девушки. А после того как Щёкин утешит сейчас Сонечку, Сонечка станет принадлежать Щёкину. Герою с пистолетом.

Щёкин задумчиво пошевелил бровями, молча кивнул и пошёл в коридорчик вслед за Сонечкой.

Розка сидела, отвернувшись к заплаканному окну, и тоже плакала. Моржов думал, что надо наорать на Розку, а потом пожалел и её. Всё-таки женщина… которой горько быть одной. Которую надо любить… Ну, если и не любить, то хотя бы пожалеть… Ну, если и не пожалеть, то хотя бы приголубить.

– Трын-дын-дын! Трын-дын-дын! – трандычал Моржов, подражая рёву мотоцикла.

Он стоял у крыльца жилого корпуса, держал велосипед за руль и поджидал Розку.

Розка вышла, одетая для города. На ней были короткие – чуть ниже колен – штанишки в обтяжку и такой же обтягивающий топик. Под штанишками просматривались стринги, под топиком ничего не просматривалось.

– Ты что так долго? – пробурчал Моржов, усаживая Розку на седулку своего велосипеда. – Рожала, что ли?

– Красилась, – кокетливо ответила Розка. – Рожать быстрее.

Моржов оттолкнулся от крыльца, привычно попал задом на седло и с натугой надавил на педали. Н-да, Розка весила далеко не как Алёнушка, и сил на разгон требовалось куда больше.

Розка снова отправлялась в Ковязин, а Моржов вызвался доставить её на велике. Удобств, конечно, почти ноль, но ближайшая электричка приходила только через три часа – вот Розка и согласилась.

Они проехали под аркой ворот, докатились до тропинки на висячий мост, и здесь Моржов остановился ссадить Розку. Дальше начинался подъём, одолеть который можно было только пешком.

– Если ты скажешь, что не можешь въехать, потому что я толстая, я тебя исцарапаю, – слезая с седулки, предупредила Розка.

– Что я – враг себе? – удивился Моржов. – Я не драться с тобой поехал, а соблазнять тебя.

– Не получится, – тотчас заявила Розка.