Елена Крюкова - Юродивая

Вот он стоит на пороге келейки, улыбается мне во весь рот. Кто ему зубы повыбил? В какой драке? Ретивый он монах; вид у него не монаший, а охотничий. Зимой он на лыжах близ Лавры ходит, зверя бьет. Монашки и мирянки на него заглядываются. Он любит смотреть на Луну в ночи.

— Милая!.. Здравствуй на веки веков, аминь!..

Он ведет меня в келью. Там мольберт. Палитра. Разбавитель в прозрачной банке. На газете разложены бутерброды с рыбой.

— Кисть бери!

Властен голос, радостен указующий перст. Смеются щеки, глаза в стрелах и лапах морщин, веселые белые зубы.

— Экая ты робкая, а с виду наглячка!.. Железо грудью протаранишь!.. Вот он лик, — уголь в пальцах отца Николая очерчивает чистый и четкий овал. — Вот он, горний свет. Малюй по нему чем хочешь. Какой угодно черной, страшной краской. Не замалюешь. Через все просветит.

Я весь белый день, до сумерек, тружусь над чистотой лика. Кисти стерты. Пот льет с меня градом. Я сижу перед мольбертом в мужских штанах, в мужском сюртуке, в мужской рубахе. Я чувствую себя мальчишкой-хулиганом, посягнувшим на материнский шкаф, где хранятся банки с драгоценным вареньем и медом. Я хочу зачерпнуть ложкой из всех банок. Они увязаны. На просвет в них — неземная сладость. Только испробовав варенье, ты научишься его варить. Только вкусив от радости и скорби сполна, ты…

— Хорошо! Отдыхай, Ксения!.. На эту ночь тебе задание. — Хриплый голос отца Николая летает надо мной, садится мне на плечи, как старый голубь. — Намалюй эскиз Тайной Вечери. Помни, рядом с Ним был Петр, он спрашивал Его: не я ли предам Тебя?.. У ног Его сидел мальчонка Иоанн… Иуду не забудь, с мешком сребреников. Ух, жадина. А может, бедняга. Это он… не из-за денег… Из-за…

Отец Николай не договорил. Схватившись рукой за сердце, стал оседать на пол келейки. Я бросилась к нему, поддержала, вывела его на свежий воздух. Весна бушевала вокруг. Все цвело, что только может цвести. Сирень, вишня, яблоня, черемуха, жасмин, рябина, и все это пахло одуряюще, и все билось и рвалось по ветру, и швыряло кипень лепестков нам в лица.

Подбежали монахи, подхватили Николая под руки, увели.

Я делала эскизы Тайной Вечери всю ночь. Иоанн получался у меня косоглазым; Иуда — слащавым красавцем. Петр, с белесыми кудерьками вокруг лысины, был похож на подвыпившего егеря. Я ломала кисти. Дергала себя за косы, пытаясь вырвать клок. Проклинала свою тупость, глупость, бездарность. Куда тебя понесло, шепотом кричала я себе. Мыла бы горшки в столовках. Подметала бы вокзалы. Клянчила бы милостыню на рынках. Вечеря не для тебя. Священная трапеза не для твоего куриного умишка, ручонок-граблей, сердчишка величиной с орех. Священная трапеза — для сильных.

Весенняя ночь быстро сошла на нет. Рассвело.

Изломав сто кистей, я погляделась в зеркало, висевшее в углу келейки.

На меня глядела распатланная, безумная седая старуха. Из-под губы торчали редкие желтые зубы. Лоб прорезали борозды кривых морщин.

— Вот оно тебе и все тут, — услышала я свой собственный голос. — Вот тебе и Тайная Вечеря.

— Эге — гей!.. Ксения! Просыпайся. Мы тебя сегодня поведем смотреть нашу подземную жизнь.

Она потянулась. Суставы хрустнули, вызвав пронзительную боль во всем теле. Она спала на земле, на цементе, на старых тряпках и досках, и ее ребра ныли, устав от жесткости и жестокости.

— Куда мы пойдем?.. Я не могу ходить. Я обезножела.

— О!. У нас тут куча развлечений. У нас есть свой кабак. Там музыка… ты сама увидишь, услышишь. Замечательные музыканты. Красивые блюда. Там даже есть один… как он сюда попал, мы не знаем… вроде тебя… Его сбросили сюда в шубе. Он так шубы и не снимал. Нам кажется, он из тех, что вращал Колесо, да взбунтовался. Его и прижучили. Он под шубой держит диковинный инструмент. О!.. такой, Ксения… его хочется лизнуть, до того он блестящий, золотой, а уж струны, а уж лаковое дерево!.. Мы не знаем, как он называется… Если ты не можешь идти, мы понесем тебя на руках…

— На руках?.. что за выдумки… я сама пойду… Если я буду выть от боли, вы подвывайте мне, ладно?..

Так поплелись они по переплетеньям подземного мира — Ксения держалась за плечи усталых рабов, постанывая и посмеиваясь над собой. Шаг, другой. Долгий путь. Человечьи черепахи. Вот сияние, просвет впереди. В змеиных сплетениях запыленных труб свет затеплился, свечной и нагарный. Ближе, еще ближе.

Деревянные плахи. Свечи в жестяных банках. Старая керосиновая лампа, карманный фонарь. В банках и стаканах — серо-коричневая жидкость. «Кофе», - похвастался Сурок. Серые призраки вокруг плах. Медленные движения. Сверкающие из-под тяжелых век глаза, глядящие то пристально, то сонно, то горделиво, то равнодушно. Из ящиков была сколочена скамья. Подземный трон. На скамье восседал подземный царь. Человек в шубе. Старик. Седые космы вставали венцом вокруг медной лысины. В руках он держал маленькую арфу, бряцал по струнам и пел. Слабый, дребезжащий голос его висел и плыл в спертом воздухе, и не было сил слушать его: казалось, хор мышей пищит и повизгивает надсадно и жалобно. Слов нельзя было разобрать. Слова у старика были свои собственные. Они были похожи на его музыку.

Сурок, Цапля, Кот и Ксения рухнули около плахи. Серые призраки разлили серый дымящийся напиток в битые банки, замызганные стаканы.

— С прибытием вас, новые Выкинутые! — Беззубый призрак ласково улыбнулся Ксении. — У нас сегодня праздник. Наш царь поет. Ему удалось чудом спастись от Красного. Его хотели бросить под Колесо за непослушание. За песни. Его песня не понравилась Красному. Красный нашел, что мелодия нехороша. Слишком волнует. Будоражит. Люди плохо спят. Мало работают. Не наслаждаются свободой. Не выказывают здоровых желаний. Это песня распада и тоски. Песня рыданий. Сначала он хотел повесить царя. Потом кинуть под обод Колеса. Мы не дали. Мы как завопили! Как подняли кулаки! У Красного кишка оказалась тонка. Он нас испугался. Он сбросил царя в подвал. Наверху мел снег. Была зима. Царь ходил в шубе по трактирам. Он пел людям песни, и ему давали денег, чтобы он мог поесть и выпить. Он любит выпить, — серый призрак доверительно наклонился к Ксении, — но мы бережем наш спирт. Он у нас на вес золота. А если заболеют дети? А если надо причаститься?..

— Здесь есть дети? — изумленно спросила Ксения и задрожала. Дети подземного мира. Живые мертвецы. Ходячие мощи. Хлопья серой ваты, никогда ее не приложат к живой ране, никогда она не полетит по ветру.

— А как же! — с готовностью склонился перед ней призрак. — Куда же детки денутся! Тут у нас и свадьбы, и любовь, а уж хороним мы своих Выкинутых!.. Как пышно хороним!..

Ксения содрогнулась, представив себе упокоение под землей: рассохшийся ящик, гнусавое песнопение, дрожащие в призрачных пальцах самодельные свечи из огрызков парафина, плошки с горящим жиром.