Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

А как Катя называет Рудика? Его вот назвала Алексеем. Думала ли Катя о нем когда-нибудь, думает ли сейчас? Ему мерещится, что он был долгие годы предметом непочтительных, вполне возможно что и скабрезных, шуточек между дочкой и ее друзьями. Папаша – он почему-то уверен, что именно так она его называет, – папаша был одним из мамочкиных обожателей…

Дочка, с которой не сказал он еще ни одного слова, сидит уже почти спиной к ним.

Одета она неотличимо от здешних европейских ребят или его студентов. Она выросла в уже незнакомой ему стране и пережила за свою недолгую жизнь столько всяческих поворотов, и переворотов, и исторических эпох. Его рядом не было, он знает о происходившем там только из бесконечных разговоров. Иногда ему кажется, что он и немногочисленные его друзья – не живые люди, а коллекция навеки оглянувшихся соляных столбов. Нельзя же оглядываться, сколько раз об этом говорилось! Когда они собираются, ему всегда кажется: они стоят в кружок, соляные столбы на закате, Стоунхендж, друидская часовня воспоминаний… Занимаются бессмысленной критикой покинутого ими ада, от которого не могут глаз отвести. И именно те, кто энергичнее всех ругает оставленные ими Содом и Гоморру, именно они ругают с такой доскональностью и детальностью, с таким знанием дела и цепкостью воспоминаний, что остается только удивляться – как же у них хватает времени на теперешнюю-то жизнь? И не собираются ли они перелезть через колючую проволоку зоны и колотить в дверь камеры, чтоб обратно впустили? От этих разговоров у него всегда оставалось некое подобие умственной изжоги, и поэтому он продолжал, как всегда и везде, сидеть в комнате, резать свои ненужные гравюры… Вполне простительно быть законченным эгоистом, если живешь на необитаемом острове. Вот как ты на острове очутился – другой вопрос. Отчего произошло кораблекрушение?

Катя вдруг смеется громко и заливисто. Заливисто, звонко и задиристо, то есть совершенно неестественно, так, что он даже смотрит – для кого она так смеется? Да, рядом сдвигают столы, скрежещут подтаскиваемые по асфальту стулья, рассаживается галдящая стая ребят в красном. Голландцы? Немцы? Только они совсем молодые, намного моложе Кати.

Катя подъезжает на стуле поближе к ним. Потом встает и подходит. По ее походке видно, что она хипповее всех хиппарей, что она новейшей марки, последней модели, только что сошла с конвейера… Она стоит некоторое время рядом, прислушивается к разговору. Смеется. Заговаривает с ними.

Алексею ужасно хочется ее остановить. Дочь старше их всех. Она – совершеннолетняя, но, видимо, не хочет еще этого признавать. Что-то она этим ребятам начинает говорить – Алексей пытается расслышать через Ленкин голос, – Катя рассказывает им, как ее провели на закрытую элитную вечеринку у одного очень важного в ее стране, невероятно богатого человека, с которым она прекрасно знакома. А этот самый певец, который сейчас будет на стадионе выступать, он туда приехал по частному ангажементу и пел для их узкой компании званых и избранных, а она сидела совсем рядом с певцом, ну вот не дальше, чем от вас сижу…

Зачем это она? Алексей с ужасом понимает, что они смотрят на дочку подозрительно, как смотрят дети на пристающих к ним старших. И не верят ни одному слову. И слышат только ее акцент, славянский акцент, который им кажется особо комичным.

Катя говорит почти так же быстро, как Ленка, и не сразу замечает ответное молчание, не сразу замолкает с разбега. Но замолкает, возвращается к своему стулу… За ее спиной переглядываются, строят дурацкие рожи, таращат глаза, и, делая вид, что удержаться невозможно, что произошло нечто нестерпимо и чрезмерно уморительное, все вместе оглушительно взрываются, хохочут, ржут, хватаются за животы. Мальчишка с козлиной бородкой, в красной мини-юбочке, падает на асфальт, крутится волчком на спине, перебирая в воздухе ногами…

Дочка сбивается с шага, как будто ее слегка толкнули в спину.

И совершенно неожиданно, как будто этот толчок прошел через нее и ударил прямо по нему, он чувствует резкую боль, безнадежную жалость. Обиду такую острую, на которую, казалось, уже давно не был способен. Неужели бедная девочка до сих пор считала, что молодость – ее личное качество и достижение и всегда будет на ее стороне? Неужели все происходит так быстро? Неужели и ее время начинает кончаться?

Катя вытаскивает из Ленкиной сумки пачку сигарет, кивает ему и уходит, исчезает в красной толпе. Это – всё? Ему кажется, что у нее глаза были на мокром месте, хочется проводить ее, поговорить, утешить, отвлечь. Но он ведь чужой человек, если бы они жили вместе – нет, если бы они жили вместе, он бы уже давно знал, что сделать ничего нельзя. Советы стоит давать, если ты сам весел и доволен жизнью. Неудачливый человек не компетентен давать советы.

Вполне возможно, что жена, которая ничего не заметила, ни в чем не виновата. Красиво состарившаяся, прекрасно сохранившаяся, жизнелюбивая женщина. До сих пор еще прелестно дебильная. Можно даже сказать: храбрый и энергичный человек эта бывшая жена. Ведь это своего рода храбрость – не задумываться о тщете всего земного, чувствовать аппетит ко всякой, назовем вещи своими именами, хреновой ерунде. Жизненная сила.

Не надо вдумываться ни в свои, ни в чужие недостатки. Не надо раздраженное недовольство собой, нарастающее, усиленное бессонницей, переносить на этих совершенно незнакомых, безнадежно любимых людей.

На запоздалый и рассеянный вопрос Ленки: «Ну а ты как? Ты-то зачем сюда приехал?» – он отвечает весело и коротко, как солдат на плацу: «Спасибо, хорошо! Приехал по делам!»

Цель вопроса – не углубить разговор, а закончить. Тем более что официант уже принес счет.

Он так и не успел рассказать им, из-за чего, собственно, оказался в этой стране. У него тут открылась выставка. Бывшая его ученица, дама с большими семейными деньгами, купила у него года два назад серию работ и с тех пор надеялась сделать имя – не столько ему, сколько себе самой как куратору. У них был даже роман, вполне бессмысленный, от которого он, по лени, не сразу отказался. Из всех искусств важнейшим для Анны было кураторство, хотя она не могла ему толком объяснить, где там кончалось искусствоведение и начиналась торговля.

В этой стране у нее давние связи, местный музей надеется на ее пожертвования. В результате стечения чужих амбиций и расчетов Алексей встретил жену и дочь в маленьком, случайном городе N.

Выставка выглядит позорно. Освещение ужасное. Его работы совершенно теряются и смотрятся как дырки на белом пространстве стен. То, что в хорошие моменты казалось благородной скромностью, то, что в редких случаях самодовольства он считал своим сознательным выбором, своей манерой говорить тихим, очень тихим голосом, – здесь, выставленное на всеобщее обозрение, выглядит вялостью, слабостью, дилетантством.