Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Раймондины религиозные обряды и ее телеса в черном шелку приводят Ляльку в замешательство. Некоторые стороны жизни брата Григория ей хочется прикрыть паранджой советского целомудрия. А Раймонда искренне любит Лялю и, к Лялиному ужасу, заключает ее в жаркие объятия, целует и тискает:

– Как ты похожа на моего Грегори!

Она опрыскала всю комнату каким-то пахучим дезодорантом. Раймонда жалуется на обострение аллергии, хотя они живут на этаже для некурящих. Она любит поговорить про свои аллергии и неврозы, считая такого рода немощи изысканными и утонченными. Тем не менее все дни она проводит у игральных автоматов, а там повсюду стоят пепельницы, переполненные окурками, и выглядит это такой мрачной древностью, как если бы стояли кругом виселицы и плахи.

– Ляля! – говорит Раймонда, закончив общение с Богом. – Что будем смотреть? Я нашла новый сериал – обхохочешься.

Это она из деликатности. На самом деле ей хочется смотреть футбол. Она спросила Лялю при первом знакомстве:

– Ты за какой спорт болеешь?

Сама Раймонда болеет в основном за футбол, ну и за баскетбол и бейсбол, конечно. Теннис тоже смотрит. Но про американский футбол Раймонда знает все. Как моя Лялечка про русскую поэзию Серебряного века.

А Лялька надеялась перед сном почитать «Обмен» Трифонова, начала еще в самолете. Но из телевизора гремит музыка, хохот. Раймонда, шурша целлофаном и хрупая, ест в постели какие-то хлопья, орешки и вафли.

Тогда Лялька выходит с книжкой на улицу, якобы подышать.

– Лялька, ты с улицы звонишь? Небось, сидишь там без куртки? А у нас снег, я ботинки промочил насквозь, наверняка простужусь. Что у тебя за шум?

Фонтаны кругом шумят, объясняет она. С подсветкой. Красное, синее, белое, красное, синее, белое, для патриотизма. И флаги в небе полощутся, бьются и хлопают. Не от ветра, а, как все тут, от электричества. У оснований флагштоков гудят направленные в небо вентиляторы. Небо в пустыне должно быть со звездами, но над Лас-Вегасом небо красноватое, воспаленное. Этим Лялька тоже всегда возмущается: окружающую среду отравили аж до звезд.

Зато звезды прилетают туда на гастроли. Морщинистые, накрашенные, давно забытые звезды, свет которых в остальном мире угас; только в Лас-Вегас доходят волны их затухшей славы. Некоторые, вроде бы окончательно умершие, продолжают петь и танцевать в виде голограмм.

– Элвис жил, Элвис жив, Элвис будет жить, – говорю я.

– Что это у тебя в последнее время шутки какие-то дурацкие? Слушай, Раймонда после омара еще и креветок слопала целую гору. Она с этими членистоногими очень ловко управляется, я так не умею.

– Мы росли в детском саду на продленке, а у ее семьи была… как это – латифундия? Или гасиенда?

– Раймонда выросла в Бруклине, а ни на какой не на гасиенде. Я уверена, что они бедствовали.

– Почему бедствовали? Ее дедушка был гангстер. Она мне сама хвалилась: один из крупнейших на Тринидаде. А потом, уже в Бруклине, они скупали дома, которые шли на снос, и аварийное жилье сдавали своим же тринидадцам.

– Тебе не стыдно? Тринидад – значит, обязательно гангстеры? Какой примитивный расизм! И когда ты наконец избавишься от своих тупых стереотипов… Но как Гришка мог, как он мог! После покойной Ларочки…

Ну, предположим, мог. Ларочка была женщина величественная и томная. Ляльку шпыняла, Григория зашпыняла совсем. Он заслужил напоследок свою жизнерадостную Раймонду.

– Нет, я Гришку вполне могу понять. У Раймонды есть свои достоинства… большие достоинства… У нее такие выдающиеся достоинства…

– Не говори пошлостей! – вскрикивает Лялька. – Это у тебя что-то уже старческое, честное слово. Ты бы следил за собой, превращаешься в сластолюбивого старпера.

Ляля старательно сочувствует Раймонде, исторически угнетенному меньшинству. На мне запас ее терпимости обычно кончается. Со мной она щеголяет своей бестактностью.

– Но эти ее азартные игры… Ей все одно, у нее все доход: честно заработать, выиграть, отсудить, пособие по бедности отжулить у государства, обманом выцыганить… Ох, – пугается Лялька, – что я сейчас сказала! «Выцыганить»! Как нас ужасно воспитали! Как это все в нас сидит!

– Расслабься, Лялька. У вас днем жарко было?

– Откуда я знаю? Впервые за день на улицу вышла. Внутри всегда одна погода.

Там под городом гигантская сеть туннелей с охлаждающим оборудованием. Воздух втягивается из одного казино, охлаждается, несется, ледяной, в другое. Игрок, тяжело вздохнувший после проигрыша в рулетку, втягивает в себя воздух, выдохнутый за несколько миль от него везучим картежником.

– Я чего звоню: ты давно не перечитывал Трифонова? Помнишь, как мы все его стилем восхищались? Ну стиль. Только зачем же он постоянно объясняет – кто положительный, кто отрицательный? Зачем он суфлирует громким шепотом? А я вот с его мнением не согласна!

– Ну не согласна, и хорошо. Ты все не можешь простить покойным родителям, что тебя отдали в инженеры. А поступила бы на филологический – что б ты теперь делала?

– Нет, ты послушай! Ты мне никогда не даешь договорить. Главный бред: у женщины онкологическое заболевание и от нее скрывают диагноз. Такая дикость! Человек имеет право знать, что с ним происходит, и закончить свои земные дела. Или: ее дети хотят обменять жилье. Они живут в жутких, унизительных условиях. Какой же в этом цинизм? Хорошая мать должна бы сама первым делом об этом подумать.

– Лялечка, я правильно помню, что у Трифонова в этом «Обмене» есть женщина, из положительных персонажей, которая часами читает стихи наизусть очень-очень тихим шепотом? В связи с покойной Ларочкой вспомнилось, хотя она как раз громко читала. Ну вот Ларочка с самого начала знала свой диагноз. Это лучше? Не теоретически, не потому, что так прогрессивнее и умнее, а на самом деле – лучше?

Ляля с самого приезда была уверена, что все здесь прогрессивнее и умнее, чем у нас было. Ну, кроме обычая пить теплую водку мелкими глотками.

– Почему из всех мест на белом свете мне каждый год достается этот проклятый Лас-Вегас? Понимаешь, казино – это как такой желудок, кишечник, в котором деньги перевариваются. Я однажды, лет пять назад, была здесь и открыла по ошибке не ту дверь. Попала на черную лестницу, в задний проход. Там сплошь разбитое стекло, бутылки, обломки, мусор, рваная бумага. Изнанка действительности. Нет, это и есть действительность, это реальность без иллюзий… И ведь чем я тут занимаюсь? Я, инженер? Продавщицей работаю.

Эмигранты любят рассказывать, как получили свою первую должность. Такой рассказ – вид эмигрантского фольклора, с каноническим сюжетом и постоянными эпитетами. Описывают свою невежественность, наивность, нелепую одежду, незнание языка. Только много лет спустя рассказчик понимает, как он выглядел со стороны и чем начальство руководствовалось, нанимая такое чудо-юдо.