Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Лялькин старший брат, вдовец, завел себе подругу жизни. Ляльку черт дернул разводить семейную близость, и она осчастливила Раймонду совместной поездкой в Лас-Вегас.

– Раймонда в первый же день выиграла пятьсот долларов. Вся ванная завалена ее косметикой, и у меня такой позорный жгучий интерес ко всем этим пудрам и румянам диковинных цветов. Губная помада у нее на лице практически светится!

– Почему твой интерес позорный? Действительно, занятно.

– Ах, ты не понимаешь, это вопиющий расизм!

– Знаешь, что расизм? Вот совершила бы ты такой подвиг, если б Раймонда была не из Тринидада, а, например, из Одессы? Нет, ты бы сказала: «Гришкина Раймонда, она же из Одессы!»

Или из Липецка, или из Саратова… – с периферии, одним словом.

Это у нас, людей столичного происхождения, дискриминацией никогда не считалось. И не пришлось бы Ляльке доказывать самой себе свою либеральность, да еще в таких неблагоприятных для человеколюбия условиях: в тесном гостиничном номере с маленькой ванной. Но Раймонда не из Саратова – ее родня, все эти дядья, тетки, прабабушки и кузены бесчисленные, они все таких удивительных мастей и оттенков: мед, янтарь, медь, кофе, красное дерево… И притом исповедуют целую кучу экзотических религий: индуизм, адвентизм, католицизм с оттенком язычества.

Вот что меня интересует: как они там разворачиваются? Ляля-то за собой следит, у нее обычно в холодильнике ничего не найдешь, кроме льда. А вот Раймонда – дама достаточно объемистая.

Лялю посылали по работе в Лас-Вегас, еще когда мы были женаты. В те времена из игровых автоматов лились со звоном и грохотом настоящие деньги. У игроков руки от монет становились черные. Теперь деньги виртуальные. Даже и сигареты электронные, хотя не все – окурки в пепельницах все же настоящие, вонючие. Лас-Вегас – последнее оставшееся на планете место, где еще можно курить.

За все эти годы Лялька не рискнула ни разу. Ни одной игры не попробовала и никакие зазывания крупье: «Делайте ваши ставки! Делайте ваши ставки!» – на нее не подействовали. А ведь жутковатые декорации Лас-Вегаса выстроены с серьезным научным расчетом: чтобы отвлечь от мысли о горе-злосчастье, невезучести и злом роке, чтобы напомнить о возможности ослепительной удачи за следующим поворотом, о сказочном везении… А ведь грубое, вульгарное, лотерейное везение и вправду существует. Но не для Ляльки. Нет, не для Ляльки. Она считает себя невезучей. Это чуть ли не самая ужасная идея, которую может себе внушить человек. Ситуация от такой самооценки только ухудшается: решения принимаешь соответственные, ведешь себя с оглядкой, реальности вокруг не доверяешь. Нехорошо это.

Тем более что живем мы в стране, где везение так ценится, все его ждут и ловят. Местные вообще предвидят только хорошее и притом постоянно улучшающееся. Неудачу они считают чуть ли не исключением из правил. Вот Раймонда – она не местная, она, как мы, из иммигрантов. Знает, что плохое может произойти. Разница вот в чем: Раймонда уверена, что плохое произойдет не с ней. С кем угодно, но не с ней. С ней все будет прекрасно. Она везучая.

Она спускается в игорный зал, рассказывает Лялька, в золоченом лифте и всякий раз быстренько молится, крестится и целует большой палец. И в результате этих действий ей должно повезти больше, чем всем другим игрокам. Почему? Ведь другие игроки тоже вроде бы дети божьи. Хоть и в розовых шортах.

– Но смотри же, Лялечка, вот она выиграла пятьсот.

– Да, и за триста немедленно купила в сувенирном ларьке индейское ожерелье из огромных кусков бирюзы в серебряной оправе – выглядит как пластмасса. И на оставшиеся двести хотела купить мне серьги, едва удалось отбояриться.

– Вот ты какая, Лялька! Готова отдать людям последнюю рубашку и разделить их жизненные беды, но не можешь разделить искреннюю человеческую радость по поводу бирюзы и сувенирных маек со стеклярусом и неприличными надписями. Нестерпимо тебе, видите ли, унизительно, душа не принимает…

– Вместо серег она повезла меня обедать. В нашем казино ни один из ресторанов ей не подошел: ни китайский, ни японский, ни перуанский, ни итальянский, ни мясной, ни рыбный. Нет, поехали туда, где рестораны не лучше, зато намного дороже. На лимузине. Она радуется: «Гуляем! Ляля дорогая, как мы хорошо гуляем!»

В том дорогом казино и я когда-то с Лялькой обедал, когда мы временно женаты были. Там каждые полчаса день сменяется ночью. В потолочном небе медленно загораются звезды, сгущаются сумерки, наступает мгла и в окнах нарисованных домов зажигаются огни, но вскоре небо бледнеет, возникает предчувствие рассвета, солнце начинает подниматься там, где предполагается восток, и вот уже полдень, и солнце сияет, и опять сгущаются сумерки, наступает темнота, солнце скоро начнет подниматься…

Ляльке, небось, хотелось сказать что-нибудь философическое, знаю я ее: вот, мол, не так ли и дни нашей жизни, особенно с возрастом… Но Раймонде о таких глупостях, как время и возраст, напоминать нельзя. Элегических размышлений она не одобряет.

– Она хочет позитивного. Она твердо знает, что, придя в ресторан, надо есть. И говорить о еде. И есть, и есть, и есть. И даже позволить себе десерт. Или два. Уж если ты в Лас-Вегасе, где подают огромные порции, то следует наесться от пуза. О том, что происходит в Лас-Вегасе, никто не узнает. Здесь надо шалить и резвиться. Сидит и пританцовывает, сидит и пританцовывает, и все глазами по сторонам стреляет, плечами дергает, бирюзой своей трясет. И бирюза на ней выглядит очень эффектно. Лежит на ее необъятном декольте: голубое на бронзовом. И ее приглашают незнакомые мужики. Она ведь ужасно любит танцевать и пыталась научить нашего неуклюжего Гришку.

Я представляю себе, как Раймонда после танцев возвращается к недоеденному омару, утирает лоб салфеткой, макает клешню в растопленное масло и вгрызается.

– Грегори должен научиться! – говорит Раймонда. – Иначе я себе другого партнера найду! И не только для танцев! А еще для кой-чего!.. Это шутка, – объясняет она.

Раймонда гордится своим умением шутить. Она так поражается собственному остроумию, что заходится от смеха.

Но это и вправду шутка. Григория она искренне любит, бросать его не собирается и даже никаких корыстных видов на него пока что не имеет.

Гришка не похож на сестру. Похож он на огромный шматок глины, в которую никакой божественной искры не вдохнули и уже не вдохнут. Живут они с Раймондой мирно и счастливо, особенно потому, что не понимают друг-дружкиного языка. Это ведь помогает в браке – если не чересчур друг друга понимаешь. И не знаешь слишком близко, как мы с Лялькой.

Перед сном Раймонда молится при включенном телевизоре. Тяжело опускается на колени, обтянутые шелковой ночной рубашкой, бормочет, целует четки. Телевизор время от времени взрывается приглушенным хохотом вместо «аминь».