Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Девочку зовут Злата. Она полька, из Вроцлава. Она тут нелегально. Мама ее, тоже нелегальная, работает в польской пекарне в Бруклине, а девочку вот взяли в дорогой магазин. Полячки тут считаются почти француженками, а Злата очень миловидная. Но ее держат за версту от покупателей, в подсобке, на складе. Там она отпарывает, подшивает, отглаживает, развешивает на плечики, пакует – и шансов на продвижение у нее никаких, нет у нее надежды выйти в люди, выбраться в торговый зал.

Злата пахнет, воняет она. Куревом. Дешевыми сигаретами, которые индейцы в резервациях производят.

Ах, даже и это все следует говорить в прошедшем времени! Поперли ее. Злата идет и плачет. По круглому личику текут слезы, нос покраснел, глаза начинают опухать, губы обветрились.

А ведь ей надо бы выглядеть получше, потому что вот сейчас – возможно, что еще до котенка, – она встретит канадца из Квебека, продавца елок. И это ее шанс съехать от мамы, родить ребеночка, выйти замуж за отца ребеночка и жить, можно сказать, припеваючи.

Хотя никто не живет в наши времена припеваючи – всем кажется, что у других гораздо больше поводов припевать, а вот их лично судьба обидела. Вот именно: идет наша Злата, девочка с зажигалкой, и кажется ей, что судьба ее лично обидела.

Поэтому она вытаскивает из кармана пачку своих вонючих с профилем Сенеки на этикетке – не философа-стоика, а индейца в перьях, впрочем, тоже стоического, – достает последнюю сигарету и, шмыгая носом, начинает зажигалкой щелкать, остановившись возле елочного развала.

– Да что же ты делаешь, дура ты малахольная, товар мне поджечь хочешь? – кричит продавец.

Неужели это тот самый француз из Квебека, от которого она должна родить ребеночка? Правда, не девочку, как ей всегда хотелось, а мальчика.

– Ты что, не видишь, где ты? Другого места найти не могла? Вали отсюда, отваливай.

Тут, предположим, наша девочка начинает так судорожно рыдать, что, предположим, канадец раскаивается и предлагает ей выпить глинтвейна, который он сварил на обогревателе. И предположим, предлагает помочь ему в торговле елками и, естественно, тут же и заделывает ей этого ребеночка.

Да, но котенок? Котенка-то кто спасет?

Злата прячет нераскуренную сигарету и уходит от греха подальше. Тем более что это был вовсе не ее канадец, а какой-то другой, грубый мужик. Полагающийся ей канадец торгует елками за много кварталов отсюда, недалеко от того подвала, где родился шесть недель назад Януш – тот самый котенок, которого она подберет, назовет Янушем и будет любить.

Теперь надо объяснить, почему Злата идет пешком, хотя уже начался мокрый снег, а у нее сапоги протекают. Все свои наличные она потратила с утра на невкусного шоколадного Санта-Клауса. Почему? Потому что ей восемнадцать лет.

Злата могла бы попробовать без билета, но лицо зареванное, в автобусе все увидят. Кроме того, если она поедет автобусом, то елочного канадца не встретит, а встретит одного смазливого мальчика, который начнет ее утешать, назовется музыкантом и пригласит на вечеринку. И если бы она с отчаяния поехала на вечеринку, то, понятное дело, напилась бы и все такое. Не забеременела бы и ничего бы не подцепила; но все-таки противно.

И потом – а Януш?

Человек несет огромную елку наперевес, торопится и ничего перед собой не видит. Задел Злату, даже не заметил. Он ее так приложил, что Злата поскользнулась и шлепнулась с размаху, очень больно ударилась. Это уж вовсе конец света, ужасная несправедливость. Пальто теперь сзади все мокрое, позор.

Она плачет, а между тем не упади она – ее бы сбила машина. Тормоза уже скрежещут, прохожие орут! Какой-то богатый папаша, исполняя всеобщий христианский потребительский долг, купил своему недорослю спортивную машину, красную, сверкающую. Разгоняется она за две секунды до ста километров. Недоросль водить не умеет, вот сейчас на тротуар наехал, а к вечеру и вовсе разобьется на своей «феррари».

А у Златы ноги-руки остались целы и внутренние органы не повреждены, вполне сможет родить своего ребеночка – мальчика или даже девочку. Потому что канадец будет не тот, а другой. Другой канадец, другой расклад. Если бы она знала все обстоятельства, то и не захотела бы богатого папу. У нее, правда, и бедного папы никогда не было.

Пальто мокрое. Снег все хуже, еще и с ветром. Идти далеко, тридцать кварталов, а квартал кварталу рознь, пейзаж постепенно начинает меняться. Магазины тут побольше, товар в них подешевле и помоднее, низкого качества и пестрый. И гирлянды лампочек уже не белые, а разноцветные и мигают. И прохожие не белые, а разноцветные. Музыка ревет. В богатых кварталах снег уже давно убран, а здесь месиво, у переходов непролазные лужи. Но еще светло и шумно. А вот дальше, там, где живут Злата с мамой Боженой, – там и вовсе пустынно и темно. Дома там огромные, построенные муниципалитетом для неимущих. Прохожие темнокожие, елочных базаров мало.

Последний по пути елочный базар будет именно тот, где Златин суженый сидит, очень молодой и промерзший. Он красавец, между прочим. Он француз из Монреаля; у них такая молодежная традиция – каждый год приезжать в наш город, проводить целый месяц на улице, в маленьких деревянных или пластиковых шалашах и финансировать свой богемный образ жизни круглосуточной продажей елок. Остальное время он, извините за выражение, стихи пишет. Любимый поэт у него Франсуа Вийон.

А Злата? Вот мы упоминали, что Злата миловидна, но это не вполне описывает ситуацию. У нее круглое личико, крошечный кукольный ротик, голубые славянские глаза. Невинное личико, что не вполне соответствует действительности. И она в совершенно беспомощном положении.

То есть Злата неотразима. Результат обеспечен. Канадцу каких-нибудь полчаса осталось наслаждаться своим гордым одиночеством и мужской независимостью.

Но тут Злата задумывается: а что ее ждет дома? Мама, с которой они не близки ни в чем, кроме возраста. Маме Божене тридцать шесть лет, на вид тридцать, приезд взрослой дочки совершенно смешал ей все карты. Она жениха из-за этого потеряла. Теперь Злата должна ее называть сестрой, ни в коем случае не мамой. Великовозрастная дочка такой маме и с работой не нужна, а безработная и подавно.

А ведь девочка наша не в продавщицы попасть мечтала, когда сюда ехала. У нее был детально продуманный план: сначала добиться блистательного успеха на Бродвее, а уж потом покорять Голливуд. Потому что сразу в Голливуд, думала она, пробиться трудно. Она довольно быстро столкнулась с реальностью и решила сначала поступить в театральное училище. И опять столкнулась с реальностью. Это со стороны реальности исключительно подло – сталкиваться с людьми восемнадцати лет.

Злата считает, что жизнь ее погибла, надо закончить с нею счеты. Каким именно образом это сделать? Но мы же на острове: с востока река, с запада река. И мосты.